Задиры (сборник)

Коллектив авторов

Стокгольм летом прекрасен. Но он не был бы самим собой без Потока, бурлящие воды которого так основательно вошли в нашу литературу и искусство, что и на самом деле стали достопримечательностью города. «Странно все-таки, что великие реки протекают как раз по тем местам, где стоят великие города», — не так ли говорил еще Блаженной Памяти Тупица? Думаю, в словах его есть зерно истины.

Париж славится своей Сеной, Лондон — Темзой, Берлин — Шпрее, по Вене и Будапешту катит свои волны Дунай. Но все-таки немногие столицы обладают, подобно Стокгольму, рекой-стремниной, мчащей свои воды с такой скоростью. Понятно, откуда появилась легенда,

что первым обитателем этих мест был старик мельник, сидевший у своего колеса и чутко вслушивавшийся в шум воды.

Спускаясь после обеда к Риксбру, я решил хотя бы ненадолго задержаться возле Карла Гектора и освежить свое знакомство с ним и его рыбалкой. На этот раз он стоял не один, а делил компанию с другими рыбаками Потока. Они расположились цепочкой в нескольких шагах друг от друга, чтобы не спутать снасть.

Поза его не изменилась. Почти. Теперь он держал леску в левой руке.

— Ну как? Поймал что-нибудь?

— Нет. В хорошую погоду никогда не клюет.

— А что вообще-то здесь ловится?

Еще несколько прохожих задержались на мосту, но увидев, что рыбаки ничего не поймали, пошли дальше. Карл Гектор промолчал. За него ответил рыбак, стоявший рядом:

— В этом году попадались лещ, подлещик, окунь, плотва, корюшка, судак, щука и изредка лосось и кумжа.

— И ни разу треска?

— Нет, треска ни разу не попадалась.

Сачки для рыбы пустовали, на тротуаре сиротливо валялись мешки. У рыбаков был плохой день.

— Что вы делаете с пойманной рыбой?

— Сажаем в мешок с водой, чтобы не сдохла. И продаем в магазин, если соглашаются принять рыбу из городской воды. Или забираем домой для хозяйства. Те, у кого больше садки, ловят много мелочи и сдают в зоологический, там ее скармливают животным.

Карла Гектора проблема, по-видимому, не волновала. Казалось, в мозгу его царило совершеннейшее безрыбье. Что там могло происходить? Какая обстановка у него дома? И что за дом?

— Вы оглушаете ее или ломаете позвоночник?

— Это ни к чему, — ответил все тот же рыбак. — Мы стараемся поддерживать в ней жизнь как можно дольше. Тогда рыба свежее.

Крайнего справа от нас разговор подтолкнул сменить наживку. Он выбрал на парапет десятиметровую лесу и обследовал крючок. Я присмотрелся: наживка была почти вся обглодана. Рыбак вынул из банки свежего дождевого червя и стал нанизывать, кинув предварительно прежние объедки в воду. Червяк отчаянно извивался, словно еще надеясь сбежать. Когда он был на две трети надет, а оставшаяся часть задвигалась особенно энергично, рыбак снова забросил крючок в воду.

Потом, думал я, червь будет извиваться еще минут пятнадцать, может, полчаса или дольше, пока какая-нибудь плотвичка не соблазнится им или рыбаку не придет в голову идея сменить наживку еще раз. Как странно, что именно рыбалка в наше гуманное время стала столь популярным средством развлечения. Крупные газеты даже пользуются ею как рекламой и каждую зиму устраивают конкурсы на лучшие результаты подледного лова. Когда человеку нечего есть, он вынужденно ведет себя, как хищник, ловить рыбу простительно. Но не тогда, когда он мучает ради забавы.

— Вы никогда не задумывались, что без необходимости мучаете червей и рыбу? — спросил я.

Рыбак, сменивший наживку, удивленно посмотрел на меня.

— Без необходимости?

— Да.

— Но ведь все рыбачат, если так говорить. С самого детства. И я всегда рыбачил. Червяк — лучшая наживка.

— Мальчишки

в период полового созревания охотятся на все, что движется. И рыбачат, не задумываясь, для забавы. Но когда становишься старше, с животными нужно заключать мир. Рыбаки-любители опускаются до мальчишества.

Я думал, мои слова заденут их. Но то ли они не расслышали про половое созревание, то ли перестали реагировать на пустые выдумки прохожих.

Тогда я обратился к Карлу Гектору, ведь я пришел сюда к нему:

— Уж не в том ли смысл жизни, чтобы проводить отпуск за бесполезной рыбалкой и заниматься мучительством?

Он даже не приподнял головы.

— Нет в жизни никакого смысла.

Его ответ ударил меня в лицо, как хлыст. Я-то путем определенных размышлений пришел к выводу, что сомневаться в смысле жизни порочно. Сомневаться в нем все равно что разрывать пакт солидарности с самой жизнью. А его ответ был плевком на жизнь. Нет, это не порок — скорее великий грех. Не меньше 25 тысяч часов тратит каждая мать на уход за ребенком днем и ночью, пока он не научится самостоятельно ходить и есть. Мы рождены должниками жизни.

— Никакого смысла? — улыбнулся я.

В тот же момент у крайнего справа заклевало. Парой ловких рывков он сделал подсечку, а потом чрезвычайно хитроумными телодвижениями стал выбирать лесу. Когда добыча приблизилась, он, осторожно подтянув, перебросил ее в сачок. Рыба оказалась крупным подлещиком, старым и почти несъедобным из-за множества мелких костей. С таким же успехом можно вылавливать утыканные иголками подушечки.

Подлещик яростно барахтался в воздухе, пока рыбак освобождал глубоко засевший в зеве крючок. Рот рыбины округлился, жабры тяжело хватали воздух. Наконец удалось впихнуть ее, еще живую, в мешок.

«Видал? — говорил рыбак всем своим видом. — Значит, я стою здесь без необходимости? Дурак ты!»

Карл Гектор не проявлял признаков зависти к удачливому сотоварищу. Фаталистически, будто все это его не касалось, держал леску в левой руке и смотрел на воду. Он не утруждал себя даже тем, чтобы сменить наживку, хотя прежняя наверняка была съедена и обнажившееся острие только отпугивало рыбу.

Выловивший подлещика, наоборот, поглядывал вокруг с таким видом, словно начал новое летосчисление.

III

Второе посещение Карла Гектора на мосту Риксбру, видимо, задело меня за живое, я не переставал размышлять, меня что-то тревожило, хотя что — понять не мог. Естественно, я узнал лишь малую толику из того, что думали и чувствовали товарищи Карла Гектора — рыбаки Потока. Я мысленно прошелся по тому, что тогда высказал и спросил себя: а имел ли я право читать им нотации?

Разве сам я не мучил животных безо всякой в том необходимости? Что за необходимость заставляла меня еще мальчишкой прокалывать мух швейной иглой и следить, как они после этого бились и кружились, словно зерна в молотилке? Чего плохого сделали мне слепни и жуки, которым я обрывал лапки и усики, так, что они беспомощно лежали, лишенные всякой возможности уклониться или сбежать от моих жадных пальцев? И в чем провинился засаженный в глухой отрезок трубы кот, которому мы с товарищем обработали чувствительный бархатный нос нагаром из трубки потому только, что слышали: кошки враз мрут от никотина. Кот и в самом деле скоро заворочался в трубе и через несколько минут сдох, хоть в народе и говорят, что кошки страшно живучи и у них девять жизней.