Загадка Большой тропы
Шрифт:
Наташа ведет следствие
В палатку Гришу принесли на самодельных носилках рано утром. Мальчик почти все время был без сознания. Про рюкзак Наташа не вспомнила, и он остался лежать около старого шурфа.
В тот же день в Перевальное уехали завхоз и проводник. В короткой записке, адресованной председателю сельсовета, Павел Осипович сообщал о странных событиях последних дней, просил известить обо
С утра погода стояла пасмурная, солнце не выглядывало, а к обеду заморосил дождь. К ночи он сменился снегом. Видимо, погода испортилась на несколько дней: геологам предстояло вынужденное безделье. Да сейчас об этом никто и не печалился. Необходимо узнать прежде, кто стрелял в Гришу и как опасен этот человек для них. Один он, или здесь скрывается целая банда? Нужно расспросить Гришу, зачем он ушел из лагеря в выходной день. Но больной все не приходил в сознание. Около него постоянно дежурили Валентина Гавриловна и Наташа. Чтобы Грише не было холодно, разложили неподалеку от входа небольшой костер; жар от огня проникал в распахнутый вход палатки. От этого внутри ее становилось тепло и сухо.
Валентина Гавриловна перенесла свой мешок на место, освобожденное Виктором, чтобы ночью неотлучно находиться возле больного. На всякий случай все оружие, какое имелось в отряде, держали наготове. Караульных на ночь не выставляли, полагаясь на бдительность Байкала и Шарика. Подстреленная собака в расчет не принималась.
Ночь прошла спокойно. Только Гриша раза два просил пить. Валентина Гавриловна поднималась, наливала воды из чайника, поставленного вблизи костра; попутно подкладывала дров в огонь. В средине ночи к ней прибежала Наташа.
— Мамочка, я к тебе лягу? — попросилась она, и, забираясь в нагретый мешок матери, спросила:
— Как Гриша?
— Болит у него, но он крепится. — Она повернулась на бок, чтобы удобней было лежать вдвоем.
— Ты спи, мама. Если что нужно будет, я сделаю.
Следующее утро застало лагерь засыпанным слоем мягкого снега, который приглушал все звуки. Вокруг безмолвно, бело, только речка контрастно выделялась своей чернотой и шумела по-новому, грустно. От всех палаток к костру вели тропки, обнажающие траву, кустарник и камни.
Снег непрерывно падал крупными мягкими хлопьями, но к обеду на земле его стало меньше. Это был всего только первый робкий ход зимы — тепло, запрятанное в почве и камнях, побеждало и растапливало снег.
Два дня прошли в томительном ожидании. Боялись, что непогода может помешать приехать врачу. Состояние Гриши не улучшалось, скорее, напротив, становилось хуже. Валентина Гавриловна, как могла, сделала новую перевязку — благо в аптечке хватало бинтов. На всякий случай ему давали таблетки стрептоцида и пенициллина, полагая, что вреда от этих снадобий не должно быть. Дедушка Васильев оказался ярым сторонником траволечения и сварил по собственному рецепту настой из кашкары и каких-то трав. Но, прежде чем дать больному это непатентованное средство,
Общее мнение высказал Петр:
— Раз горько, значит, полезно.
И Грише три раза в день давали по полстакана мутной горькой жижи.
В это утро погода начала направляться. Еще до обеда сплошная завеса туч проредилась, и по-летнему теплое солнце скоро согнало неплотный снег в долине, только горы так и остались белыми.
Гриша пришел в себя, но нарочно лежал с прикрытыми глазами, наблюдая сквозь ресницы и прислушиваясь ко всему вокруг.
У него такое состояние, будто он очнулся от долгого кошмарного сна. Он пытается вспомнить по порядку все, но в памяти возникают провалы, не заполненные ничем. Он не может отличить явь от бреда. Кажется, около него временами была Наташа. Но скорее это только сон, правда, хороший сон. Рядом с ним в палатке сидит Валентина Гавриловна, читает какую-то книгу и иногда поглядывает на него. Почему она здесь, на месте Виктора? Или это все еще бред?
— Мамочка, тебя папа зовет, — ясно слышит он голос Наташи.
И вслед за тем сама Наташа, живая, настоящая, чуть склонившись, входит в палатку. На ней знакомая зеленая шапочка. На щеках ярко горит румянец. Она садится подле него и кладет ему на лоб свою невесомую прохладную руку.
Валентина Гавриловна отложила книгу и вышла из палатки.
— Наташа, это ты? — решил спросить мальчик.
— Я, Гриша.
Он открыл глаза.
— Тебе лучше? Ты уже выздоравливаешь? — обрадовалась она.
— Ты как сюда попала, Наташа?
— А разве ты не помнишь? Я же тогда ночью тебе все рассказала: и про то, как тебя потеряли, и про золото…
— Золото?! — встрепенулся Гриша. — Про какое золото?
— Ну, про то, что мы нашли на погорелье.
Гриша силится вспомнить, но не может. Зато он отчетливо вспоминает свою находку в ручье.
— Наташа, а в моих шлихах золото есть? — спрашивает он.
— В каких шлихах?
— Ну, в тех, что были в рюкзаке. Там в кармашке еще самородок лежит. Это правда золото? Или я ошибся?
— В каком кармашке? Какой самородок? — удивляется Наташа.
— В моем рюкзаке. Его принесли?
— А! — вспоминает Наташа. — Рюкзак остался там, под деревом. Когда за нами пришли, была ночь. Ты никак не мог пробудиться, а я забыла про рюкзак.
Значит, о его находке никто ничего не знает. И еще неизвестно, золото ли он нашел.
— Наташа, надо сказать, чтобы рюкзак обязательно принесли. Ведь там шлихи…
И Гриша мало-помалу рассказал все, что произошло в последние дни перед их встречей.
— А где же чужая собака? — вдруг вспомнил он.
— Саяну лучше (мы его Саяном зовем). Он уже ходить начинает. Вот он здесь, около палатки, лежит возле тебя.
— Наташа, думаешь, мне здорово нагорит?
— За что?
— Ну, за шлихи. Я же не там намыл.
Наташа задумалась.
— Нет, наверно, — решила она. — А вот Виктору будет нагоняй. Да еще какой.
Ужинали в этот день засветло. Наташа принесла Гришину и свою миски в палатку, и они поели вместе, продолжая начатый разговор. Сразу после ужина Гришу потянуло на сон. Сквозь дрему он еще раз напомнил: