Загадка да Винчи, или В начале было тело
Шрифт:
Франсуа был удивительным человеком, ни на кого не похожим, ни с точки зрения человеческих качеств, ни по роду занятий.
Если судить о нем по облику и манерам, как я привык это делать, то в нем не было ничего сверхъестественного. Но встреча с ним помогла понять, что мне пора изменить подход к людям, потому что я становлюсь чересчур уязвимым, когда сталкиваюсь с красотой. Вам, как людям, которые занимаются искусством, это должно быть знакомо.
Я клялся, что поборю в себе эту черту, что научусь быть недоверчивым, я был готов выколоть себе глаза, лишь бы больше не поддаваться искушению увидеть как можно больше, лишь бы умерить алчность
Моим деньгам больше не угрожала опасность.
Но ночь казалась мне картиной непонятного цвета, тоскливая, беспросветная, неподвижная, она вынуждала зрение уступить почетное место слуху.
А слух — это такой механизм, который, когда он начинает верховодить, деформирует, усиливает и искажает самые обычные звуки и шорохи, создавая ужасную, пугающую музыку. Для того чтобы отвлечься от нее, я позволил моему мысленному взору вызывать в памяти удивительные происшествия этого дня. Я обдумывал их и чувствовал, что меня продолжает бить дрожь.
Итак, прелюдия окончена; я расскажу вам, что же меня так взволновало, потому что вижу, что ваше любопытство накалилось.
Я вам говорил о Бланш, служанке, с которой жестоко, или, кто знает, справедливо, обошлась судьба, лишив ее дара речи, а также и слуха, хотя в последнем я не вполне уверен. Так вот, Бланш принесла в нашу каморку мешок соломы.
Фирмино и Франсуа выпили изрядное количество вина, они все время улыбались и подмигивали друг другу, а я продолжал рисовать.
Я рисовал и бросал использованную бумагу в огонь. Это были наброски, черновики. Я, не торопясь, кусочек за кусочком применял геометрию к телу Франсуа, пытаясь таким образом победить пугавшее меня влечение к его неповторимому облику и к его личности. Что уж тут сказать, впечатление, которое он на меня произвел, было либо заблуждением, либо чем-то сродни сумасшествию, а ни один из этих путей до добра не доводит.
Я спрашивал себя: в чем тайна этого человека, чье лицо состоит из яркого света и глубоких теней, поэта, виновного в убийстве? Что таится в глубине его глаз, так манит меня? Будь осторожен, говорил я себе, не существует абсолютной красоты, ни в природе, ни в искусстве, только ты сам, Леонардо, можешь понять, что у него на душе. Ведь я извлекаю из каждого человека огонек, составляющий часть пламени, коим дышит природа, ее вечный закон, и все, что я соберу за свою жизнь, я вложу в одно произведение, которое будет восхищать грядущие поколения.
Так вот, Бланш расстелила соломенный тюфяк перед камином, чтобы он просох. Она уже собиралась уходить, как вдруг Фирмино встал и большими нетвердыми шагами подошел к камину, — я было подумал, что он хочет разворошить угли. Но он подошел к Бланш, которая, согнувшись, заканчивала стелить постель, усмехнулся и, спустив штаны до колен, стал мочиться в котелок с остатками сала и бобов, нарочно встав так, чтобы девушка это видела. Бланш опешила, а Фирмино, видя ее растерянность, сказал: «Теплой мочой его будет легче отмыть. Отвернись, убогая».
Я никогда не видел ничего более ужасного и непристойного.
И все-таки я решил досмотреть эту грубую шутку.
Фирмино велел Бланш дотронуться до
Потрогай, и ты почувствуешь, что таких молодцев, как я, тебе еще встречать не доводилось.
Он издевательски хохотал, а Бланш издавала звуки, похожие на вой или стон, скалила гнилые зубы и мотала головой, но не сводила глаз с его полового органа.
Франсуа же лежал, растянувшись на спине, и хохотал, как хохочут пьяные, что, должно быть, причиняло ему сильную боль. А я смотрел на Бланш и своими собственными глазами видел, как она протянула руку и робко, но явно с интересом коснулась двумя пальцами, или даже обхватила — не помню точно, — член Фирмино, который от этого прикосновения мгновенно превратился в постыдную башню, увенчанную пунцовым куполом.
Я надеялся, что не запомню эти ужасные подробности, раскаты хриплого, надрывного хохота, пальцы и половой орган, но все это точно врезалось в мою память.
Понятно, что я не мог отвлечься от мыслей об увиденном. Вот вы не видели того, о чем я вам рассказываю, — а слушаете разинув рты!
Бланш, как зачарованная чудом, гладила мужской орган Фирмино, а он отклонился назад, как будто ему было тяжело удерживать его.
Франсуа крикнул: Покажи ей, Фирмино!
Впечатления от увиденного в тот день были такими сильными, что казалось, мне бы их хватило на несколько лет, если бы я жил в своем маленьком Винчи. Там прикосновение женщины к мужчине выглядит буколической идиллией. Вы просите меня рассказать, что было дальше? Какая же распущенная современная молодежь! Я хорошо вас знаю и могу поспорить, что… Однако продолжу.
Глухонемая Бланш, не обращая внимания на меня и Франсуа, легла на постель, которую только что расстелила перед камином.
Она задрала юбки и, поерзав большими ягодицами, подпихнула под них солому так, чтобы бедра были чуть выше, чем спина.
У нее на лобке не было волос, и это казалось еще более неприличным, чем если бы они были, и когда она раздвинула бедра, в распавшейся на две части белизне стало видно плотоядное лоно.
Подождите минутку, я пойду посмотрю, кто там стучит в дверь. А вы пока работайте.
А.: Но почему говорят, что это хорошо, полезно для мужчин?
В.: Попробуй сам — и ты узнаешь.
А.: Но как устроено тело женщины?
С.: У нее между ног есть разрез, похожий на рану, по крайней мере та, которую я видел, была устроена так.
В.: Да нет же, у женщины не разрез, а круглое отверстие, вроде того, что ты делаешь в кулаке, когда занимаешься привычным грехом.
А.: Вы хотите сказать, что бывают разные виды женщин? А если у них между ног идет кровь, это потому что там рана?
В.: Да, именно так, и если ты потрогаешь то место, из которого идет кровь, то заразишься какой-нибудь скверной болезнью.
А.: Я никогда не прикоснусь к женщине. Но скажи, дырка, о которой ты говоришь, находится у них в какой части живота?
С.: Если женщина стоит, ее не видно. К тому же она прикрыта густыми волосами.