Загадка лондонского Мясника
Шрифт:
И коротышка – Мясник – бьет Мэллори в грудь, в плечо, в висок.
Старший инспектор упал, очки слетели. Теперь он был похож не на старого викинга, а на растерянного, беззащитного человека.
Мясник бросился вон из своего потайного логова. Проскочил мимо нас.
Он хотел уйти безнаказанным. Однако в подвале его ждала Уайтстоун. От ее удара голову Боба развернуло чуть ли не на сто восемьдесят градусов. Миниатюрная женщина уселась ему на спину и заковала в наручники. Вцепившись Мяснику в волосы, она стала
– Вы арестованы.
Бах.
– Отвечать на вопросы вы не обязаны.
Бах.
Мне вспомнилась фраза студенческих времен: официальное задержание всегда сопровождается физическим ограничением свободы. Уайтстоун с этим прекрасно справилась.
– Однако если вы умолчите о чем-либо, на что сошлетесь позже в суде, это может повредить интересам вашей защиты.
Бах.
– Все, что вы скажете, будет приобщено к свидетельским показаниям.
Бах. Бах. Бах.
Мясник запросил пощады.
Кто-то крикнул: «Мэллори!» Вспыхнул электрический свет, и я отключился.
Двадцать шесть
В чувство меня привела невыносимая боль.
Начиналась она внизу ребер, затем ползла к позвоночнику, встречаясь со старой, давно обжившейся там болью. В щелку между шторами хлынул яркий свет зимнего солнца, подсказав мне, что я был без сознания не больше пары часов.
Я застонал и поднялся.
Оказалось, меня переодели в больничный халатик, который открывает твою задницу на обозрение всему миру. Пришлось его сорвать. В маленькой палате стоял шкаф, а в нем нашлась моя одежда. Я сел на койку, пытаясь надеть носки, и тут вошла медсестра. В больницах есть такие властные пышногрудые матроны, которые привыкли, что им все повинуются. Эта была с Ямайки.
– Как наш парень? – спросил я, вспомнив, как Билли Грин тушил огонь голыми руками.
При мысли об этом по коже побежали мурашки. Стоило мне заговорить, и в затылке запульсировала свинцовая тяжесть. Я потрогал голову, ожидая, что она перебинтована или в крови. Ничего подобного. Только болезненный ушиб.
– Немедленно в постель, – велела сестра.
Спина не гнулась, и надеть носки я так и не смог. Отшвырнул их, сунул голые ноги в ботинки, встал.
– Что с нашим парнем?
Женщина рассердилась:
– Думаете, у меня есть время на уговоры? У вас, возможно, сотрясение мозга. Мы должны провести обследование. Позвать врача? Вы этого добиваетесь?
Когда она привела врача, я уже полностью оделся, не считая носков. Доктор, молодой индиец, не стал со мной спорить. Слишком был занят, а может, по опыту знал, что это бесполезно. Тем не менее он явно думал, что я поступаю глупо.
– Я вас не отпускаю. Уходите на свой страх и риск. Понятно?
– Вполне. Где наш парень?
– В интенсивной терапии, на последнем
Констебль Грин спал беспробудным сном человека, напичканного лекарствами.
Обе кисти забинтованы, рядом – капельница. Пострадали только руки. И, следовательно, его карьера в полиции.
– Ожог второй степени, – сказал врач. – Затронуты глубокие слои кожи, но кости и мышцы – нет. Когда пойдет на поправку, переведем его в Западный Сассекс, там лучшее ожоговое отделение на юго-востоке Англии.
Доктор направился к дверям.
– Ваш друг – настоящий герой, – добавил он напоследок.
Я вспомнил день, когда познакомился с Билли Грином. Как он едва стоял на ногах, впервые увидев убитого человека, как стыдился, что его перевели на бумажную работу. Знает ли этот мальчишка, сколько в нем силы и добра? И чем он будет зарабатывать себе на жизнь?
Из больницы я отправился на работу.
Боб сидел в кабинете для допросов.
В соседней комнате перед зеркальным стеклом столпилось множество незнакомых мне людей. Я смотрел на монитор, показывающий трансляцию с камеры.
Напротив Боба сидели Уайтстоун и Гейн, рядом с ним – адвокат, хорошенькая, строгая девушка в черном костюме.
Юристы становятся все моложе, подумал я.
У Мясника был сломан нос, под глазами чернели синяки, однако это не стерло с его лица ехидной улыбочки. Он выглядел как задиристая молодая обезьяна.
– Ян Пек, – сказала Уайтстоун; через микрофон камеры ее голос звучал совсем по-другому. – Вы обвиняетесь в убийстве.
Я не поверил своим ушам:
– Но ведь это не он!
Собравшиеся в комнате поглядели на меня и продолжили следить за допросом.
– Чушь собачья! – воскликнул я.
У двери стоял здоровяк-сержант:
– Туда нельзя.
Я оттолкнул его, вошел. Уайтстоун и Гейн, Боб и его хорошенькая защитница повернули головы. Кто-то произнес мое имя.
Я вытащил кинжал Ферберна – Сайкса, который позаимствовал у Кэрол из Имперского музея, и бросил его на стол. Клинок зазвенел.
– Покажи, как ты это сделал, – приказал я Мяснику.
Уайтстоун кивнула, и сержант, вошедший следом, положил руку мне на плечо. Я стряхнул ее. Он был сильнее, но связываться со мной не стал.
Адвокат вскочила, причитая о нарушении закона. Правда, я не совсем понимал, о чем она говорит. В спине, затылке и за глазными яблоками ворочалась боль.
Нож лежал прямо перед Мясником.
– Давай! Ты же крутой! Покажи, как ты резал глотки, – сказал я. – Брехун – вот ты кто, чертов фантазер, жалкий человечишка!
Гейн орал. Орали все, кроме Боба. Тот взглянул на кинжал, потом на меня, будто взвешивал что-то в уме. Наконец облизнулся и встал.
В кабинете наступила тишина.