Загадка Ноттинг-Хилла

Адамс Чарлз Уоррен

Говоря о двух других свидетельствах, отметим, что они в известном смысле подтверждают показания Олдриджа. Такого рода совпадения встречаются в уголовной практике. С ними дело обстоит несколько проще. Эти два свидетеля явно не были ни в чем замешаны; факты таковы, что о преступных намерениях и речи быть не может. Даже если таковые и имелись, то непонятно, каким образом эти намерения могли бы отразиться в данных показаниях. Более того, не обсуждается также и возможность какого-либо сговора в ущерб третьей стороне.

В заключение я хотел бы также упомянуть обрывок бумаги, обнаруженный в апартаментах барона на Рассел-Плейс и отмеченный номер журнала «Зоист», принадлежавший покойному мистеру Андертону. Мистер Мортон в своем свидетельстве упоминал о статье из этого журнала, ставшей предметом дискуссии дома у мистера Андертона 13 октября 1854 года. Что касается обрывка бумаги, то это фрагмент письма, текст которого я постарался, по мере возможности, восстановить. Будем исходить из того, что мне это удалось сделать; добавим также тот факт (я смог убедиться в его достоверности), что «очень рано утром», на следующий день после кончины мадам Р**, барону нанесла визит некая иностранка. Все это может дополнительно прояснить туманные обстоятельства смерти жены барона. Важность второго документа в этом деле неоднозначна.

Признаюсь, когда я впервые задумался о возможной взаимосвязи, я отбросил эту мысль как абсурдную. Считаю своим долгом добавить, что, по мере дальнейшего развития процесса моих расследований, сам факт возможности очевидной взаимосвязи все более и более овладевал моим сознанием. Это казалось единственным способом распутать клубок уникальных хитросплетений. Ничего подобного ранее мне не встречалось. И хотя даже теперь я все еще не готов окончательно принять это в качестве окончательного решения задачи, еще менее я склонен просто отказаться от такого варианта разгадки. Итак, я предоставляю вам принять решение. Хочу лишь подчеркнуть, как я это делал в предшествующих моих служебных записках, что, даже признавая значение этих событий и впечатление, которое они произвели на барона, а также финальный успех плана, основанного на внушении, все же не стоит сразу допускать возможность использования (а именно это и хочется сделать) этих чудовищных утверждений из «месмерического» журнала.

Таким образом, я представляю на ваше рассмотрение заключительную часть свидетельских показаний. Затем

я хотел бы сделать некое финальное обобщение материалов дела, прежде чем вы примете окончательное решение.

2. Свидетельство миссис Джексон

«Меня зовут Мэри Джексон. Я живу на Госуэлл-стрит, Сити-роуд. Я работаю сиделкой по месячному договору. В июне 1856 года я была нанята для оказания ухода за мадам Р**. Меня рекомендовал барону доктор Марсден, который снимал квартиру в одном доме с ним. Я неоднократно ухаживала за пациентами доктора Марсдена. Мадам Р** была больна не очень серьезно. Не думаю, что ей действительно требовалась сиделка. Конечно, это было и к лучшему, как и с любым другим, но она могла обойтись и без меня. Я стала работать по желанию барона. Он был какой-то встревоженный. Этот бедный джентльмен очень любил свою жену, не думала, что бывают такие хорошие мужья. Я уверена, что ни один другой муж не был бы так заботлив, а она с ним была так холодна. По-моему, он ей вообще был безразличен. Она с ним первой никогда не заговаривала, она вообще мало говорила. Она всегда казалась напуганной, в присутствии барона — особенно. Она его явно боялась, но я не знаю почему. Он с ней всегда был ласков. Я не встречала настолько галантного и любезного джентльмена. Не скажу, что он не был педантичным, очень даже. Если бы все мужья были бы хотя бы наполовину педантичны, как он, у нас, сиделок, не возникали бы так часто проблемы. Все в этом доме происходило строго по часам. Каждое утро он давал мне список лекарств и продуктов питания, которые надлежало подавать строго в указанное время. Все было наготове, и я должна была подать вовремя. Кроме меня, этим никто другой не занимался. Сам барон никогда ей ничего не давал. Никогда. Я в этом вполне уверена. Он любил повторять, что это обязанность сиделки, вот и все. Он говорил, что повидал немало различных больных и привык не вмешиваться в работу сиделки. Хорошо бы и другие господа так считали. Особенно педантичен он был в отношении лекарств. В нашем распоряжении всегда были нужные для этого пузырьки. За дюжину чистых пузырьков можно было выручить шиллинг, но барон был против этого. Взамен этого он сам предпочитал выдать мне шиллинг. Все пузырьки складировались в буфете. Они никогда не были полностью опорожненными. Барон считал необходимым иметь наготове свежую порцию лекарства до того, как закончится предыдущая доза. Он говорил, что это ему нужно для предотвращения какой-нибудь оплошности или нежелательной случайности. Он был очень аккуратный джентльмен. Я ухаживала за мадам Р** каждый день вплоть до ее выздоровления. Я могу поручиться за то, что во время моих дежурств, кроме меня никто ей ничего не давал съесть или принять».

3. Свидетельство миссис Эллис

«Меня зовут Джейн Эллис, работаю сиделкой. Мой адрес — Гудж-стрит, Тоттенхэм-Корт-роуд. Примерно в конце июля 1856 года у меня начались ночные дежурства по уходу за мадам Р**. Возможно, ей особенно и не требовался уход. Она болела, но была в состоянии обойтись без посторонней помощи. Иногда ей становилось хуже. С сиделкой ей было гораздо комфортнее, и она могла себе это позволить.

Барон Р** ради нее никогда не скупился. Обычно ей становилось плохо в ночные часы. Самые тяжелые приступы повторялись приблизительно каждые две недели, чаще в субботу. Я работала посменно с миссис Джексон — она днем, а я ночью. Я обычно приходила в десять вечера, а уходила, когда наступало время завтрака. Во время дежурства я из комнаты не отлучалась, такова была воля барона. Когда я пришла к мадам Р** в первый раз, он мне поставил условие: комнату не покидать, ни в коем случае не спать. Это был на редкость педантичный господин. Ничего не могу против него сказать, напротив. Всегда был деликатен, учтив. Вел себя очень степенно, как и подобает джентльмену. К леди он очень хорошо относился, но она к нему была довольно безразлична. Болела она, бедная, и ей было не до того. Была она какая-то напуганная. Когда барон входил к ней в комнату, она следила за ним взглядом, словно в страхе. Худого слова я от него никогда не слышала. А жена его обычно тихо лежала, и могла часами молчать. Казалось, что она боится всех. Если я передвигалась по комнате, ее глаза следили за каждым моим шагом. Думаю, это тоже было связано с ее недугом. Барон был чрезвычайно заботлив, не встречала таких заботливых мужей. Он обычно ночевал в соседней комнате. Дверь ее была смежная со спальней. Он эту дверь всегда держал широко открытой. У барона был на редкость чуткий сон. Стоило кому-нибудь из нас произнести хоть слово, как он тут же появлялся в комнате, чтобы узнать, в чем дело. Если я просто перемещалась по комнате, он это слышал. Удивительный был человек — похоже, он мог обходиться почти совсем без сна. Я думаю, тут все дело в мясе, он его поглощал в огромных количествах. Аппетит у него был невероятный. Когда я впервые пришла в их дом, он со мной шутил на эту тему. Мадам Р** в то время было еще не так плохо, и мы иногда разговаривали. Он говорил: „Это оттого, что я гипнотизер“. Я в гипноз не верю — так я ему и сказала. В ответ он только рассмеялся, ничего не сказав. Однажды ночью он предложил мне усыпить меня. Я у них уже около недели успела проработать. Я ему ответила, что он может попробовать, если есть желание. Тогда он посмотрел на меня очень пристально и долго, начал делать какие-то странные движения руками, и я заснула. Не верю, что от гипноза, конечно нет. Думаю, дело в его взгляде. Он спросил, не повторить ли еще раз, и повторил. Это было следующей ночью, я заснула почти сразу же. Понятное дело, не из-за гипноза, но так уж получилось. Больше барон на эту тему не говорил. Он только заметил, что я должна быть начеку, чтобы не заснуть самостоятельно. С тех пор я три или четыре раза засыпала во время своих дежурств, и дело тут не в бароне. В этих случаях его в комнате не было, он, должно быть, находился у себя. Дверь, я полагаю, оставалась открытой. Первый раз я заснула на дежурстве примерно через неделю после разговора о гипнозе — в ночь на субботу, а может, на пятницу. Точно не помню. В ту ночь мадам Р** было очень тяжко. Она легла спать около одиннадцати вечера, и чувствовала себя очень хорошо; спала спокойно. И вот я задремала. Мадам Р** вдруг застонала во сне, и это меня разбудило. Было около часа ночи. Вскоре она проснулась, начались острые боли с последующим очень тяжелым приступом. Как только я проснулась, в комнату вошел барон. Его что-то разбудило, и он решительно направился к нам, в спальню. Он мне пояснил, что именно нарушило его сон: мой храп, так он сказал. Через пару недель я опять заснула, и барон при этом не присутствовал. Мадам Р** спала; много ночей она провела без сна, а тут она так хорошо заснула, что, глядя на нее, я сама задремала. Разбудил меня барон примерно в час ночи. Он был очень недоволен. По его словам, мадам Р** ходила во сне, и это представляло смертельную угрозу для ее жизни. Он сказал, что мадам прошла в кухню, я точно помню его слова, клянусь. Он поинтересовался, что у меня было на ужин, и, обнаружив остатки пива, впал в сильное раздражение. Я очень сожалела о случившемся, и обещала в другой раз быть внимательнее. После этого разговора барон отправился наверх — очевидно, поговорить с кем-то. Кажется, он сказал, что кто-то видел мадам Р**. Той ночью ей было плохо. Во время нашего разговора она начала стонать, затем последовал сильный приступ. По мнению барона, мадам Р** могла простудиться; боюсь, так оно и было. Впредь я решила быть максимально внимательной, и это мне удавалось, особенно когда мадам Р** спала. В течение двух недель она почти не сомкнула глаз, но вот ей все же удалось заснуть, и я была начеку, но в конце концов опять задремала, даже не заметила, как это произошло. Я точно заснула, так как, взглянув на часы, поняла, что минуло уже два часа. У мадам Р** в ту ночь снова случился приступ. Мне было ужасно досадно. Я решила, что кто-то со мной сыграл злую шутку. Это было так странно — через каждые две недели. Барону я ничего не сказала. Наверное, я была неправа, но мне было страшно. И вот прошло еще две недели; мадам Р** снова заснула. Я была полна решимости: не спать! Подумала, может, мне что-то подмешивали в пиво, так что я его пить не стала. Я не поужинала, только попила крепкого зеленого чаю, сама себе заварила. У меня не было сомнений в том, что чай поможет сохранить бодрость. Не помог… Сильно вздрогнув, я проснулась около часа ночи, и мадам Р** вновь была в плачевном состоянии. Все это меня сильно встревожило. Я для себя решила: если подобное повторится, обязательно расскажу об этом барону. Так оно вновь и случилось, но я ему ничего не сказала. На этот раз мадам Р** было так худо, что я не на шутку испугалась. С тех пор приступы не повторялись, и она чувствовала себя неплохо. Я знаю, мне следовало сказать барону, и я сожалею о том, что этого не сделала. Такое со мной в первый раз. Конечно, случалось, я засыпала в комнате пациента, но не нарушая указаний. В доме у барона я проработала примерно три месяца. За это время я засыпала во время дежурства раз шесть; точно не помню. Всякий раз это случалось во время сна мадам Р**, и всегда потом у нее случался приступ. Ей я об этом не рассказывала, и про ее ночные хождения тоже. Барон настаивал на том, чтобы я молчала, — он считал, что это может напугать мадам Р**. Он меня больше никогда не расспрашивал — засыпала ли я на дежурстве? Я бы ему рассказала все как есть. Пару раз уже готова была с ним заговорить на эту тему, но что-то меня останавливало. Клянусь, что ничего подобного со мной раньше не бывало. Видно, тут что-то не так. Я сиделкой работаю двадцать лет, и у меня много отменных рекомендаций и от врачей, и от пациентов».

4. Свидетельство мистера Уэстмакотта

Лондон, 20 сентября, 1857

«Сэр,

имею честь сообщить вам, что согласно вашей просьбе я провел самый тщательный и подробный анализ содержимого трех дюжин и семи (43) медицинских склянок, присланных вами на предмет экспертизы.

Их количество и содержимое в точности соответствует рецептурным предписаниям, которым следовали господа Эндрюс и Эмпсон. После самого скрупулезного анализа я не выявил ни малейших следов наличия мышьяка, сурьмы или каких-либо схожих с ними веществ.

Засим остаюсь вашим покорным слугой,

Томас Уэстмакотт, химик-аналитик».

5. Свидетельство Генри Олдриджа

«Меня зовут Генри Олдридж. Я работаю клерком в конторе „Симпсон энд К°“ в Сити. Летом 1856 года я снимал квартиру в доме миссис Браун на Рассел-Плейс. Сначала я туда пришел не как квартирант, а как друг ее сына. Я с ним познакомился в Австралии. Мы с ним вместе работали в Мельбурне и очень подружились. Но мы не приплывали домой на одном корабле, это ошибка. Я вернулся домой за несколько недель до прибытия моего друга. Когда он ступил на английский берег, я был в Ливерпуле. Наверное, он приплыл на судне „Лайтнинг“, а может быть и нет. Мне довелось быть на борту многих кораблей, не всегда легко нужное имя вспомнить. Какое-то время я проработал в Ливерпуле; в силу моих служебных обязанностей я должен был посещать борт каждого корабля, прибывавшего в порт. Я согласился отправиться с моим другом в Лондон. Я не мог это сделать сразу — сначала следовало поставить в известность моих работодателей. Словом, мы договорились отправиться вместе. Я был приглашен на свадьбу, которую собирались отмечать в доме его матери. Вот так я впервые оказался на Рассел-Плейс. Потом миссис Браун

по просьбе своего сына сдала мне комнату. Я выплачивал ей определенную сумму раз в неделю. Когда я нашел работу, я стал ей платить больше. По поводу недовольства барона мне ничего неизвестно. Я его очень редко видел. Спал я на верхнем этаже и всегда старался быть поаккуратнее, чтобы не потревожить мадам Р**. Она болела, и я стремился не делать никакого шума. Иногда я поздно приходил. Я порой позволял себе расслабиться, но не часто. Скорее, редко. А пока жил на Рассел-Плейс, такого со мной вообще не бывало. Я в то время встречался с приятелями, мы пили вино и крепкие напитки, но я всегда знал меру. Я бывал навеселе. Пожалуй, разок-другой я ощущал некоторое возбуждение после выпитого. Но я хочу сказать, что никогда не доходил до состояния беспамятства, я постоянно держал контроль над собой. Я абсолютно уверен в том, что ни малейшим образом не нарушил покой в доме миссис Браун. Я отлично помню, что было, а чего не было. В этом я готов поклясться. Видимо, барон пожаловался на меня домохозяйке. Он с ней несколько раз говорил обо мне, хотел, чтобы она меня выселила. Она говорила в ответ, что не замечала за мной ничего плохого, и такого мнения она придерживалась какое-то время, ведь я же друг ее сына. Наконец, барону удалось ее убедить. Предлог был следующий: полисмен нашел меня лежащим у порога дома без чувств. Полисмен стал стучать и звонить в дверь, разбудил весь дом. Барон заявил, что я пьян, а на самом деле я был совершенно трезв. Одна бутылочка эля — вот и все, что я себе позволил в тот вечер. Так обстояло дело, готов присягнуть. Я тогда задержался в конторе, много разных бумаг накопилось, и после отправился с одним из наших, клерком по имени Уильям Уэллс. Мы зашли в паб на Хай Холборн, где я себе позволил одну бутылочку эля, утомился я в тот день. Уэллс заказал себе бренди с водой. На углу Тоттенхэм-Корт-роуд мы расстались. Придя на Рассел-Плейс, я попробовал открыть дверь своим ключом, но замок заело. Тогда я попробовал воспользоваться звонком; ничего не вышло, ручка отвалилась. Похоже, провод был сломан. Я еще раз попытался открыть дверь ключом и уже подумывал над тем, где мне сегодня переночевать — я не хотел тревожить мадам Р**, — как вдруг дверь открылась изнутри. Я поспешил зайти внутрь, как вдруг что-то обрушилось на меня, дальше я уже ничего не помнил. Должно быть, рухнул без чувств. Затем меня обнаружил полисмен. Вот вся правда о том, что произошло со мной. Я не видел, кто открыл тогда дверь. Недалеко от входа в дом стоит уличный фонарь, но эта личность находилась в темноте, так что не знаю. Я тогда решил, что это проделка барона, стремившегося выселить меня из этого дома. Я и сейчас так думаю, хотя теперь уже не с такой уверенностью. Поразмыслив над этим, я решил, что тут нельзя быть до конца уверенным. Готов присягнуть, что я сказал правду. Я был совершенно трезв, так же как вот и в эту минуту. Это могут подтвердить и мои работодатели, и Уилл Уэллс. Я не знаю, отчего барон так упорно стремился выдворить меня из этого дома. Мы с ним никогда не общались. Возможно, всего один раз мы разговаривали. А так — только „доброе утро“, и все в таком роде. А о единственном моем разговоре с бароном я упоминал в своем письме в страховую компанию, я его отправил после смерти мадам Р**. Дело было субботней ночью. Мы в тот вечер позволили себе немало пива и шанди-гафф, но я не был пьян. Так, в легком возбуждении, ничего особенного. Я пришел домой около одиннадцати вечера. Ключ был при мне, но что-то неладно было с замком; меня впустила служанка, и я очень тихо стал подниматься наверх, чтобы не нарушать покой мадам Р**. Проходя мимо ее спальни, я увидел, что дверь приоткрыта. Следующая за ней дверь была широко распахнута, можно было различить свет от лампы. Пока я шел к себе, я не заметил никаких движений; никто ко мне не обратился. Я снял обувь, чтобы ступать еще тише, но дом был старый, и ступени, понятное дело, не могли не поскрипывать. Ступени под комнатой барона были каменные и не скрипели. В руке у меня была свеча, и я тщательно прикрывал горящий фитиль ладонью. Я лег в постель, однако заснуть из-за переутомления мне не удавалось. Той ночью было очень душно. Я пролежал в кровати около двух часов без сна и в конце концов решил как следует умыться. Это должно было меня освежить. Я встал и направился к умывальнику. Кувшин для воды был пуст, горничная часто забывала его наполнить. Я взял кувшин, намереваясь его наполнить, и вышел на лестничную площадку. Я шел очень тихо — только бы не потревожить мадам Р**. Стоя на лестничной площадке, я увидел, как кто-то вышел из комнаты жены барона. Я перегнулся через перила, чтобы рассмотреть эту фигуру. С площадки возле моей комнаты можно разглядеть, что происходит этажом ниже. Я понял, что это мадам Р**. Она была в ночной рубашке, свечи у нее при себе не было. Она отправилась к лестнице, и там я потерял ее из виду. Когда она проходила мимо двери следующей комнаты, я заметил тень на стене: голова и плечи мужчины, словно наблюдавшего за ней. Я продолжал на нее смотреть, облокотившись на перила; они скрипнули, и эта тень тотчас же исчезла. Я взглянул в этом направлении еще раз и подумал было, что это мне показалось; но сейчас у меня на сей предмет нет никаких сомнений. Я засомневался на какое-то мгновение — это ведь было так неожиданно. А теперь я готов присягнуть — я все видел совершенно четко. Мадам Р** спускалась вниз по первому лестничному пролету, это примерно двенадцать ступеней. Она была на углу, когда я наклонился, чтобы лучше разглядеть. Я был убежден, что мадам Р** ходила во сне. Дальше лестница тонула во мраке, а она продолжала спускаться вниз. Я боялся за нее, она могла навредить себе, и я отправился к двери в комнату барона. Он спал; во всяком случае, мне понадобилось постучать дважды. Он подошел к двери, и я рассказал ему о том, что видел. Барон был в довольно сильном раздражении. Он сразу же взял лампу и отправился вниз по лестнице. Я наблюдал за ним, опершись о перила. Отсюда можно было видеть дверь, ведущую к лестнице на кухню. Между ней и холлом имеется стеклянная перегородка. Он вошел в дверь, и сквозь стекло можно было видеть свет; барон прошел часть пути вниз по ступенькам. Вскоре он появился вновь и стал спиной к двери, а мадам Р** прошла мимо него и стала подниматься вверх по лестнице. Барон проследовал за ней. Когда я увидел, что она поднимается, я вернулся на свою площадку и пригляделся. Мадам Р** вернулась к себе в комнату, по-прежнему находясь во сне (как мне показалось), а ее муж зашел следом. Затем я услышал шепот в комнате, после чего барон вышел ко мне. Он был мне очень благодарен за то, что я его известил о произошедшем. По его словам, мадам Р** спустилась вниз на кухню; когда он сошел по ступенькам, она оттуда как раз выходила. Он убедительно попросил меня никому не рассказывать об этом случае, поскольку об этом может узнать мадам Р**, что небезопасно для ее здоровья. Я исполнил его просьбу, но пришло время, и я отправил письмо в страховую контору. Я почти совсем об этом случае позабыл, но снова вспомнил о нем после того, как бедная мадам Р** погубила себя во время ночных хождений по дому. Тогда я решил написать. Я не держал зла на барона и сейчас не держу. Не понимаю, почему он старался выдворить меня из дома миссис Браун. Думаю, он действительно считал, что я потревожил покой его жены. Она была ему очень дорога, и он был в тревоге и беспокойстве за нее. Тогда меня его отношение ко мне очень злило, но, вообще говоря, я был не совсем прав. Барон вполне нормально отнесся к тому, что я стал невольным свидетелем. Более того, он повторял, что очень мне за это обязан. Вот все, что я могу сообщить по данному делу и готов присягнуть: это чистая правда. Ручаюсь за то, что, по словам барона, в тот вечер мадам Р** заходила на кухню».

6. Свидетельство Майлза Томпсона

«Я полицейский констебль. В августе 1856 года я находился на ночном дежурстве на Рассел-Плейс. Как-то вечером ко мне обратился барон Р** с просьбой почаще присматривать за порядком на улице, где он проживал. За дополнительные труды он дал мне пять шиллингов. В ту ночь я делал обход. Примерно около двенадцати часов я увидел человека, лежащего у входа в дом, где проживал барон Р**. Это был молодой джентльмен, и сперва я решил, что он мертв. Как оказалось, он был без сознания. Я прислонил его к оградной решетке и хотел было позвонить, но заметил в его руке ключ от дверного замка. Я воспользовался этим ключом — дверь открылась сразу же — и доставил этого человека в холл. Затем стал стучать и звонить до тех пор, пока ко мне не подошли. Звонок работал исправно. Вышел барон в домашнем халате и еще двое или трое людей. Я предложил послать за доктором, но барон заявил, что потерпевший просто пьян. Я помог доставить его наверх и уложить в постель. За эти хлопоты барон вручил мне пол кроны. Он был явно раздражен, что представлялось естественным. Говорил, что лучше бы мне было забрать молодого человека в участок. Я тоже считаю, что он был нетрезв. От него пахло пивом, но не сильно. Я помог уложить его спать и отбыл. Вот все, что мне известно по данному делу».

[N. В. — В письменных свидетельствах, поступивших из конторы Симпсона и от мистера Уэллса, утверждение мистера Олдриджа о том, что он был трезв, подтверждается на момент расставания его с мистером Уэллсом на углу Тоттенхэм-Корт-роуд. Иначе говоря, не более чем за полчаса до того, как мистер Олдридж был обнаружен констеблем Томпсоном, согласно вышеприведенному свидетельству. — Р.Х.]

7. Свидетельство Джона Джонсона

«мистеру эндуссону сэр я Важ слуга пакорный как вы жылали я праверил званок на рассыл плеис па маиму скромнаму Мненныо ево Зкрутил адин Не­прафесянал каторый с нево сьнял ручкю аназад па­ставил непаймичё и кажный прафесинал Пастыдил­си бы так зделать а я всигда к вашим Услугамм

джон жонсон,

мастир налатчик

тотынкортрод

лундон».

8. Свидетельство Сьюзан Тернер

«Меня зовут Сьюзан Тернер. В августе 1856 года я работала в качестве „прислуги за всё“ у миссис Браун на Рассел-Плейс. Я помню ту ночь, когда мадам Р** сошла вниз по лестнице. Я тогда не спала: мне нужно было дождаться мистера Олдриджа и впустить его, дверной замок не работал. Его хозяйка днем сломала. Не думаю, что барон об этом знал. Мистер Олдридж пришел довольно поздно, не могу сказать точно, когда именно. Он был в порядке; в том смысле, что трезвый. Он сразу же отправился спать. А мой молодой человек находился на кухне. Он у меня очень порядочный, служит на железной дороге. Где именно — не знаю. Знаю, что он на своем паровозе иногда ездит в Шотландию, вот и всё. Он работает кочегаром. Той ночью его товарный поезд отправлялся поздно, и Джон пришел повидаться со мной. Хозяйка не знала, что он здесь. Когда он явился, она уже спать легла. Ему надо было уходить в два, и мы пробыли вместе до часу ночи. И вот, когда мой молодой человек уже собирался уходить, мы возле двери в кухню стояли, и вдруг услышали чьи-то шаги в холле. Я еще сказала: „О господи, это хозяйка!“ Он мне говорит: „Наверное, она тебя ищет“. Джон хотел, чтобы я к ней вышла навстречу, а он бы тем временем как-нибудь спрятался. Я ему сказала, что из этого ничего не получится, — перегородка стеклянная, а свет от газового фонаря освещает лестничную площадку. Я повлекла моего молодого человека в комнату для слуг. Она находится за кухней и подвалом. Там лежат всякие старые ящики и всякое такое прочее, туда никто даже не заходит. Я подумала, что хозяйка вряд ли станет туда заглядывать. Едва мы подошли к нужной нам двери, как увидели: кто-то, пройдя через холл, стал спускаться вниз по ступенькам. Я шепнула Джону: „Смотри, это ведь не хозяйка, это мадам!“ Хозяйка у нас очень высокая и дородная, а мадам Р** — маленькая и худощавая. Я ее узнала, когда она проходила через дверь, холл был слегка освещен. Она спустилась вниз по лестнице и проследовала мимо нас. Мадам Р** направилась прямо туда, где барон хранил свои бутылочки и скляночки. В кухню она точно не заходила, я присягнуть готова. Она пошла в комнатку барона, в эту, так сказать, лабораторию. Там все эти бутылочки стояли. Мы с Джоном подкрались к окну и стали смотреть. Окно в комнате для слуг расположено как раз напротив лаборатории барона, все очень хорошо видно. Ночь была ясная, лунная, а над окном в этой самой лаборатории имеется еще что-то вроде зеркала из листовой жести и от этого там еще светлее. Мы видели, как мадам подошла к полке и взяла с нее бутылочку. Она налила из нее полный стакан и выпила его, потом поставила бутылочку на место (крайняя на второй полке).