Загадка Скалистого плато
Шрифт:
— Профессор Лосев умер. Я учился по его книгам.
— Вы геолог?
— Окончил геологоразведочный факультет. Ушел из геологии по болезни.
— Можно подумать, что работа следователя легче и спокойнее.
— Никто мне гарантии не давал, что энцефалит не оставит на мою долю каких-нибудь коварных осложнений. Но, к счастью, я совершенно здоров.
— Тянет в геологию?
— Поначалу сильно тянуло. В душе я все-таки геолог. Знаете, геология, как наркотик: бросил употреблять, но многие и многие годы тебя тянет к нему, и только сильнейшая воля может преодолеть это влечение…
Борису почему-то становилось тягостно. Что-то подступало к горлу, душило.
Заров тоже вышел на балкон, встал, облокотившись на перила.
— Вы откуда родом? — машинально спросил Борис.
— Из Сосновки Ч-ской области Украины.
— Фамилия у вас редкая.
— Больше не встречал. Так что, наверное, на весь Союз я один Заров.
— Вы внесли во время войны в Фонд обороны немалую сумму денег. Вы говорили, кажется, что были бухгалтером? Доходы, видно?
— И-и-и, батенька, — Заров улыбнулся, показав зубы, — в вас говорит следователь. Дело в том, что матушка моя славилась на всю область, как лучший дантист. Она и меня кое-чему научила. Зубы себе я сам сделал. Вам пока не надо? Когда понадобится, приходите, помогу, бесплатно, хотя такой мост, — Заров растянул губы в улыбке, постучал по зубам указательным пальцем, — больших денег стоит. Так вот, когда она умерла, осталась неплохая коллекция изделий из драгметаллов: золото, серебро. Естественно, все это добро досталось мне. Началась война… Знаете, все мы ждали, что вот-вот погоним немцев, раздавим гадов на их территории. Ведь в тридцатые годы родился у нас лозунг, что ли: любого врага разобьем малой кровью на его территории. Но начало войны показало, что это совсем не так… Трудно было, страшно… В сорок третьем году я отдал все ценности государству. Их соответственным образом оценили, деньги от моего имени перечислили в Фонд обороны. Вот так, молодой человек.
— Нелегко было расставаться с деньгами?
— Я об этом не думал, — с упреком в голосе проговорил Заров, — судьба страны, судьба каждого из нас — вот, что волновало меня до слез. Я и на фронт просился, но меня не взяли: астма тогда душила. Сейчас ничего, вылечили.
— А сколько вам было лет?
— Я был сравнительно молод, — уклончиво ответил Заров, улыбнувшись.
— Семья была?
— А как же? Жена, сын. Супруга скончалась в двадцать втором году от испанки — так тогда называли грипп. Сын… Сын тоже умер от воспаления легких, ему было шестнадцать лет… После его смерти я не мог уже оставаться в Сосновке. Хотел уехать, но девяностолетняя мать лежала, разбитая параличем. Уехал на Кавказ после того, как похоронил ее.
— Извините, что разбередил вашу рану.
— Ничего, ничего, ваше право: вы следователь, расспрашивайте.
— Мы просто беседуем.
— Конечно, конечно. — Заров ушел в комнату, тут же вернулся, держа в руке книгу. Свет, падавший из комнаты, позволил Борису сразу прочитать название книги: «Древний мир. Загадки, тайны, мифы».
— Дарю вам эту книгу, читайте, наслаждайтесь, вы историю любите — сами об этом мне сказали во время нашей первой встречи. И заходите, пожалуйста, когда вам будет угодно. Рад видеть вас.
Туриев понял, что Заров уже тяготится его присутствием, да и тяжело старику: устал на рыбалке, не успел отдохнуть. Борис поблагодарил Зарова, вышел в переднюю — и в этот момент раздался резкий телефонный звонок.
— Кто бы это так поздно? — Заров взял трубку, приложил к уху. — Вас, — обратился он к Борису, закрыв ладонью микрофон, — междугородка.
—
Георгий Николаевич ушел в комнату, прикрыл за собой дверь.
— Привет! Харебов говорит! Борис Семенович, есть новости! Нашли!
— Когда сообщишь?
— Завтра в шесть утра буду у вас. Ждите дома.
Попрощавшись с Заровым, Туриев вышел из дома, направился к мосту через Терек. Около десяти вечера. Интересно, Лена все еще празднует с Васиным победу в ресторане? Заглянуть, что ли, туда? Его ведь пригласили.
Туриев вышел на другой берег реки: здесь остановка троллейбуса, который идет мимо «Интуриста».
В летнем зале ресторана стоит приглушенный гул, под дощатым потолком висит плотное облако табачного дыма. Все столики заняты. Борис ищет глазами Дроздову и Васина, но их в зале нет. Он входит в маленький декоративный сад, густой запах цветущего жасмина обволакивает его плотной волной.
В саду — беседки. Может, Лена и Игорь Иванович где-то здесь?
В одной из беседок сидят иностранцы. На флажке, водруженном в центре стола, готическим шрифтом написано: «Федеративная Республика Германии». Туристы сидят, тихо беседуя о чем-то. Лица их бесстрастны, ничего не выражают. Чувствуется, что им не очень весело, хотя по количеству пустых бутылок на столе видно, что они изрядно постарались в уничтожении горячительных напитков.
Туриев покинул ресторан, у главпочтамта вошел в телефонную будку, набрал номер. К телефону никто не подошел. Дроздовой в гостинице нет. А может, у нее гость, и она просто не реагирует на телефонные звонки? Все возможно. Как странно: еще нет десяти, а проспект уже пуст. Изредка проходящие трамваи нарушают тишину. Все-таки телевидение — сильная штука: всех собирает под крышу, сию минуту, одно и то же телевизионное действо, будь то кинофильм или простая беседа, смотрят миллионы человек! Миллионы! И, что греха таить, пока не в полную меру умеют работники нашего телевидения использовать эту грандиозную трибуну в воспитательных целях. Конечно, о производственных достижениях надо информировать людей, сколько зерна, скажем, собирают с одного гектара, но нельзя забывать и о том, что не хлебом единым жив человек. Больше музыки, литературы, шуток, танцев. Не бояться показывать иной раз и судебные процессы над теми, кто запускает руку в государственный карман, тогда не будет разных слухов и домыслов. Мы же более охотно говорим о падении преступности, чем о наличии ее.
Подойдя к дому, Борис удивился: в большой комнате ярко горел свет. Мама вечером обычно включает свой любимый торшер под зеленым абажуром, садится в кресло у камина и читает.
Туриев в несколько прыжков преодолел крутую лестницу, сунул ключ в замочную скважину, дверь медленно открылась: она не была заперта.
Борис, не снимая туфель (забыл о гневе, вызываемом этим поступком у мамы — неукротимой аккуратистки), почти вбежал в комнату. На некоторое время он застыл на пороге: в кресле сидела Евгения Дорофеевна, у ее ног на маленькой скамейке примостилась Лена. Женщины перематывали шерстяные нитки.
Евгения Дорофеевна бросила взгляд на туфли Бориса. Он тут же вернулся в переднюю, вошел в комнату в тапочках.
— Вот и я, — коротко сказал он.
— Рано сегодня. Несчастная твоя будущая жена: ей придется ждать и волноваться.
— Моя жена будет самая счастливая, мамуля, — Борис поцеловал Евгению Дорофеевну в плечо, — ожидание — страж любви. Чем дольше ждешь, тем больше любишь.
— Ладно, ладно, будем ужинать, — Евгения Дорофеевна ушла в кухню.
Елена Владимировна подняла на Бориса смеющиеся глаза: