Загадка старого имения
Шрифт:
Спохватившись, Александра сунула руки в карманы – и ахнула, обнаружив, что те пусты. Только платок оставался на месте. А писем Хорошилова, которые она взяла с собой, так и нет. Одно она торопливо дочитала утром – и спрятала в подушку, в наволочку, чтобы, вздумай Зосимовна пошарить в ее комнате, ничего не нашла бы. А два других письма сунула в карман, надеясь улучить минутку днем и прочесть. И вот… Они выпали либо при падении, либо еще при безумной скачке. Так или иначе, они потеряны, и Александре никогда не узнать, что же еще писал Данила Федорович
Александра подобрала зеркальце и пошла к усадьбе. Не хотелось входить через главные ворота, и она прошла через сад, держась ближе к пруду, который ей вчера показала Липушка. И вдруг на песчаном, насыпном бережку, неподалеку от купален, она увидела не кого иного, как знакомца своего Федотку, который сидел на корточках и перебирал песок. Вид у мальчишки был совершенно унылый, чудилось, даже рыжие волосы пеплом подернулись.
– Федотка! – громким шепотом позвала Александра, на всякий случай озираясь – не хотелось раньше времени быть обнаруженной.
– Барышня! – так и вскочил Федотка. Лицо его просияло, глаза засветились радостью. – Да неужто это ты?! Вот счастье! А слух прошел, то ли насмерть ты расшиблась, то ли в реку упала! У нас тут прямо светопреставление. Лимпиада Андреевна рыдает почем зря, а Зосимовна всех дворовых послала тебя искать по лесам, если не найдут, приказано в Тешу невода закидывать. Для начала она призвала к ответу Устина. Устин же сказал: Зорька, мол, самая смирная кобыла на свете, ну, может, лавка, что под стенкой стоит, смирней ее, а если барышня на ней не смогла усидеть, значит, она ведьмовской породы, таких лошади чуют и сбросить норовят.
– Что ж она сразу мою ведьмовскую породу не учуяла, еще когда я в конюшне на нее садилась? – обиделась Александра. – Наверное, сбросит лошадь кого угодно, если под седло горсть репешков колючих засунуть да еще сольцы присыпать!
Федотка побледнел так, что его веснушки словно бы покраснели:
– Видать, крепко ты где-то Зосимовне дорогу перешла, коли она тебя со свету сжить вознамерилась! Ну, теперь рот разинет, как бы ее карачун от изумления не хватил, когда завидит тебя живую и здоровую. Слава богу, что вернулась ты, добрая барышня, теперь мне не так тяжко будет стекло из песка выбирать.
– Стекло из песка? – изумилась Александра. – А как оно туда попало? Не далее как третьего дня, когда я приехала в Протасовку, мы с Липушкой тут гуляли и она рассказывала, что песок вокруг пруда дивно чист и мягок: прежде чем насыпать, его тщательно просеивают.
– Так оно всегда было, – кивнул Федотка, – а нынче Зосимовна сама битого стекла здесь насыпала и велела мне все до крошечки вынуть.
– Не пойму, – растерянно пробормотала Александра. – Добро бы грязный песок чистить, а сама-то она зачем стекло высыпала?
– Чтоб меня наказать за то, что про Савку расспрашивал у Устина. Он ей и рассказал. Вот и наказала меня, чтоб не в свое дело не лез.
Александра только и могла, что покачала головой. Жестокости Зосимовны казались ей несообразными! Да она просто спятила от безнаказанности!
– А барышне ты жаловался?
– Да пускай у меня лучше язык отсохнет! – испуганно вскрикнул Федотка. – И ты молчи! Коли дойдет до барышни, Зосимовна посулила сестру мою, Агашу, за горбатого Митьку отдать.
Александра вспомнила, что этой же угрозой Зосимовна стращала Савку, и горько пожалела, что счастье и покой человеческий находятся в таких мерзопакостных руках. Вот взять бы эту Зосимовну да продать в самом деле с торгов!
– А много тебе еще урока осталось? – сочувственно спросила она.
– Начать да кончить, – невесело ухмыльнулся Федотка, показывая на небольшую кучку стекла, обширный берег и предъявляя Александре свои порезанные пальцы. Александра глянула на них, схватила Федотку за руки – и вдруг начала безудержно рыдать.
– Чего ты? – испугался Федотка, отшатываясь.
– Зачем, зачем люди так жестоки?! – причитала девушка, оплакивая и его, и себя, свои страхи и разочарования, свои мечты, которые, может быть, никогда не сбудутся, а если сбудутся, тоже неминуемо ранят кого-то… может быть, даже сильней, чем стекло изранило пальцы бедного Федотки.
А парнишка вдруг уткнулся в колени и тоже зарыдал, причитая:
– Барышня, спаси тебя бог, надо мной никто, кроме матушки родимой, не плакал, а теперь вот ты, да я за тебя век бога буду молить, все для тебя сделаю!
– Да ты из-за меня пострадал, – плакала Александра, доставая платок и безжалостно разрывая его на тонкие полосы. – Это ведь я тебя просила про Савку узнать!
– Ты что делаешь? – испугался Федотка. – На что красоту такую порвала? Небось сама шила, вышивала, сама кружево плела?
– Да у меня таких платков много, а пальцы у тебя одни, – всхлипнула Александра, принимаясь осторожно промывать Федоткины пальцы и перевязывать каждый отдельно тонкой полоской ткани.
– Как же одни, – слабо улыбнулся он сквозь слезы, – не одни, а целый десяток!
Топот копыт раздался за деревьями, и вдруг через ограду сада перемахнул конь, на котором сидел Полунин.
– Что случилось? – воскликнул он встревоженно, глядя на Александру, которая перевязывала пальцы Федотке. – Почему вы плачете?!
– Да вот… – Она рассказала о случившемся, и Полунин, сорвав с головы картуз, в сердцах швырнул его наземь.
– Что за мерзкая тварь! Жестокая гадина! Вы, Александра Даниловна, меня уговорили молчать о том, что она с вами учинила, но теперь я сожалею, что поддался. Немедленно иду в дом и все выскажу этой пакости!