Загадка XIV века
Шрифт:
Сцена отражала средневековую жизнь полнее любого другого источника. Возникнув из литургических пьес, разыгрываемых перед дверями храма, драма оставила церковь и вышла на улицу; там, на подвижных платформах, ее представляли гильдии или confreries(братства), которые разыгрывали различные сцены. Труппы переезжали из города в город, привлекая все общество — крестьян и буржуа, монахов и студентов, рыцарей и дам; в первом ряду усаживался местный важный сеньор. Глашатаи загодя предупреждали публику о каком-либо важном представлении. Пьесы ставились на религиозные темы, но манера исполнения была светская, рассчитанная на развлечение. Каждая история о Христе и главное чудо — спасение, свершившееся
Секс и садизм воспроизводились в сцене в изнасиловании Дины, актеры показывали грехи содомитов, обнаженного и пьяного Ноя, изображали старцев, подглядывающих за Сусанной, и Демонстрировали разодранную плоть святых мучеников. Сцена с Нероном, вспарывающим живот своей матери, чтобы посмотреть, откуда он вышел, исполнялась с помощью окровавленных свиных внутренностей от местного мясника. Наслаждение страданиями других — шаденфройде— не являлось в средневековье чем-то необычным, это было воистину темное чувство, своего рода следствие чумы и постоянных неурядиц, что и находило выражение в мрачных сценах мучений на кресте, когда солдаты оплевывали Спасителя человечества.
В тот беспокойный век «Чудо Богородицы» — серия пьес, появившихся во второй половине столетия — несла утешение и веру в Божественное всемогущество. Несчастного человека, бедного или злого, могло утешить чудесное вмешательство Святой Девы. Самая уязвимая фигура в обществе — падшая женщина, соблазненная и брошенная или понапрасну обвиненная в преступлении, становилась обычно главным персонажем пьесы. В одном спектакле молитвы женщины, долго неспособной родить, были наконец услышаны Богоматерью и принесли ей сына; но, утомившись после тяжких родов, она уснула, пока купала младенца. Ребенок захлебнулся, мать обвинили в убийстве младенца и осудили к сожжению на костре. В ответ на мольбы ее мужа с неба спустилась Богоматерь, чтобы его утешить, а грешная мать высказала перед казнью последнюю просьбу — взглянуть на своего ребенка, и младенец ожил в ее руках.
Люди, испытывающие чувство вины, неверные супруги, распутные монахини, беременные аббатисы, прелюбодейки-королевы, родовые муки, жестокие смерти детей — все это присутствовало в сюжетах представлений. Персонажами выступало все человечество — гордые кардиналы и жалкие нищие, судебный пристав, жена мясника, евреи, хозяева постоялого двора, шумные студенты, рыцари, дровосеки, повитухи, деревенские дурачки. Пресвятая Дева была добра к ним и прощала всех, даже мать папы, раздувшуюся от гордости и полагавшую, что она выше Богоматери. После соответствующего наказания она тоже обретала благодать.
В представлениях Бог был одет в белое, его голову украшал золотой парик, борода и даже лицо тоже были золотыми, как и крылья у ангелов. У Ирода была черная борода и сарацинская одежда, на дьяволах и демонах — безобразные маски, головы венчали рога, имелись и раздвоенные хвосты, а тела нечисти были покрыты конским волосом. Часто они выбегали в публику, пугали и щипали зрителей.
Об апокалипсисе никогда не забывали, разыгрывали представления «Судный день» и «Сошествие в ад» — в последней постановке Христос спускается в ад и выводит Адама и пророков в рай. Антихрист появляется в назначенное время — традиционно за три с половиной года до Судного дня. Антихрист рожден в результате соития сатаны и вавилонянки, он искушен
Один английский лоллард, желая оправдать постановки XIV века, заявлял, что мужчины и женщины, глядя на страсти Христовы и святых, «сочувствуют и проливают горькие слезы, они не презирают Бога, а почитают Его». Зрители видят, как дьявол вводит людей в искушение, в гордыню и заставляет себе служить, но «Бог наставляет малых сих на путь истинный, свершает чудо, и люди начинают верить». Возможно, не убежденный собственными доводами, он резонно добавлял, что люди нуждаются в некоем развлечении и лучше пусть смотрят на чудеса, чем на фривольные представления.
Вернемся к прерванному рассказу. Сцена осады Иерусалима, разыгрывавшаяся перед императором, впервые показала историческое событие. От технических чудес и живости инсценированной битвы захватывало дух. Корабль крестоносцев — с мачтой, парусом и трепещущими знаменами — пронесся по залу «так легко и мягко», словно и в самом деле двигался по воде. Рыцари в достоверном облачении, с гербами, соответствовавшими трехсотлетней давности, высыпали с корабля на штурм иерусалимских крепостных стен. С нарисованной мусульманской башни муэдзин певуче возносил арабскую молитву Аллаху. Сарацины в тюрбанах размахивали острыми ятаганами, крестоносцев сбрасывали с лестниц, приставленных к стенам, зрители смотрели во все глаза, тронутые красотой картины, их волнение перерастало в восторг, им захотелось нового крестового похода, а ведь представление на это и было рассчитано. Карл так восхищался главным «пропагандистом» похода Филиппом де Мезьером, что взял его в королевский совет и назначил учителем своего сына.
Следующий день преподнес еще одно чудо. Корабль, специально построенный, как резиденция, с залами, комнатами, каминами, трубами и кроватями под балдахинами, должен был перевезти гостей на полмили вниз по течению реки, в новый дворец на Луаре. Император явно был поражен. Король показал ему, как переделал старую крепость, — теперь это был «настоящий королевский дворец»: окна и широкая лестница, часовни, сады, фрески, залы, отделанные панелями, и оружейная комната со стрелами, украшенными перьями. После ужина императору представили глав факультетов университета, и он на латыни ответил на официальное приветствие ректора.
Основным вопросом для короля была война против Англии, эту тему обсуждали на следующий день на собрании, на котором присутствовали пятьдесят человек со стороны императора и примерно столько же от французов — герцоги, прелаты, пэры (в том числе и де Куси), а также рыцари и члены королевского совета. Согласно хронисту, короля беспокоила «ложь, которую распространяли в Германии англичане», но Карл всегда старался найти оправдания тому или иному поступку. Король изложил дяде, которого, возможно, почитал, как отца, ряд уступок, предложенных во имя мира, и попросил императора рассудить его.
Король говорил два часа, начал со старинной ссоры Элеоноры Аквитанской, коснулся мирного договора в Бретиньи и пересказал сложные обстоятельства, при которых этот договор был подписан, а потом напомнил о возобновлении войны в 1369 году. Если его речь была путешествием из прошлого в настоящее, то ответ императора стал шедевром изящных формулировок. Он говорил о верности и братстве, о том, с каким глубоком почтением он сам, его сын и подданные относятся к чести французского короля и его страны, к братьям и детям Карла, отметил, что противоборствующие стороны действительно можно назвать «союзниками». Суть речи тем не менее была туманной. Хотя по окончании императорского визита к заключению союза так и не пришли, необходимые слова все-таки прозвучали, и, возможно, именно этого французский король и добивался.