Загадки истории
Шрифт:
Кабинет мой был на первом этаже. Огромный стол в глубине кабинета был обращен к окну, выходившему в сад Тюильри. Мне пришлось позаботиться, чтобы оградить это окно от любопытства гуляющей в саду публики. Решили создать естественный барьер – сделали высокую насыпь и насадили на ней кустарник
Прямо у окна стояли конторка и кресло Меневиля. Он и приглашенные секретари сидели лицом ко мне, спиной к саду. И я диктовал, глядя на мраморные статуи, смотревшие на меня из сада. В кабинете за моей спиной стояли часы – этакий регулятор моей жизни, напоминавший мне, что удача не вечна и надо торопиться. И я использовал тогда каждую минуту...В центре кабинета был камин и у камина мое
Обычно я сплю совершенно без снов. Помню, в юности был потрясен, узнав, что людям видятся сны. Но теперь я тоже начал видеть сны. Прошедшей ночью мне приснился кабинет в Тюильри. Проснувшись, долго не мог понять, где я... и только потом все вспомнил...
Теперь я обязан был вернуть Франции то, что Директория пустила по ветру в мое отсутствие. Я должен был вернуть мою Италию. И вторая итальянская кампания началась.
Я придумал, перейдя через Альпы, появиться перед австрийской армией, как гром с ясного неба. Для этого мы должны были одолеть перевал Сен-Бернар. До меня это удалось только Ганнибалу. Но он же это сделал -значит, должен был сделать и я. Впрочем, если бы Ганнибал видел мой переход, он посчитал бы свой сущей безделицей.
Я шел с дурно экипированной голодной армией и с артиллерией. На одной доблести мои солдаты волокли к снежным вершинам разобранные пушки – тяжеленные орудийные стволы, зарядные ящики, лафеты. Через пропасти, обвалы, в жестокий холод... Отдых и сон были только в снегу.
Там, на перевале, на самой вершине, жили монахи. Крыша, покрытая соломой, на ней крест, высокие стены, сложенные из каменных глыб, крохотные оконца, а вокруг – слепящий снег и вершины гор. Они проводили дни в этой вечной тишине посреди мироздания, и вот мы взорвали ее. Ржанье коней, говор тысяч солдат... Они высыпали из дома, смотрели на нас с изумлением, как на приведения... или на воинство, спустившееся с небес. И только громкая солдатская ругань доказывала, что мы отнюдь не Божье воинство... Последнюю фразу вычеркните.
Мы преодолели! Ночью, среди белевших во мраке горных вершин, мы подошли к австрийской крепости. Я велел начинать. И все осветилось... пушечные залпы, непрестанная канонада. Австрийцы решили, что началось светопреставление. Они сдали крепость, и мы спустились в долину. Теперь мы были в тылу у австрийцев.
А потом началась решающая битва при Маренго. Надо отдать им должное – на этот раз австрийцы дрались отчаянно, я кое-чему их научил. И в три пополудни, казалось, я проиграл эту битву. Глупцы отправили в Вену курьера с известием о своей победе. Но я был спокоен. Я все рассчитал. Я верил в судьбу. И ждал. Мой генерал Дезе в решающий миг боя должен был явиться с подкреплением. И ровно в пять часов он появился.
Все было кончено. Это была великая победа. Но во время сражения Дезе убили»
Маршан рассказывал мне: когда император умирал, он вспоминал Маренго и все шептал в агонии,– «Дезе! Где ты? Дезе... судьба моей победы...» И на смертном одре, и тогда, в каюте, император был там – он все видел вновь...
– Атака... Как великолепен строй... – шептал император.– Но вот они уже бегут! Австрийская армия перестала существовать. Я обходил поле сражения, и увидел маленькую собачку, скулившую над телом хозяина. Собачья преданность долговечнее человечьей... И совсем недалеко от австрийского офицера и его собачонки лежал мой Дезе. Лежал, уткнувшись лицом в землю, примяв головой траву. По щеке полз черный жук...
И прямо на поле боя я написал послание к королям Европы: «Я обращаюсь к вам после победы, окруженный умирающими, стонущими людьми, с предложением мира!»
Я вернулся в Париж с победой и миром. Французы хотели покоя -страна устала от войн и революций. Благодарный Париж высыпал на улицы. Полиция докладывала: толпа била окна в домах, где посмели не зажечь иллюминацию в мою честь. Люди окружили Тюильри, они звали меня.»
Но я не вышел. Я решил показать: наступил новый порядок Вождь будет теперь выходить к своему народу, когда он сам того захочет, а не когда этого требует чернь. Я никак не мог забыть лицо жалкого короля во фригийском колпаке в окне дворца... теперь моего дворца...
А потом зашевелились якобинцы, уцелевшие после великого самоистребления. Точнее, остатки якобинцев», привидения из эпохи террора... Каждое утро Фуше докладывал мне об их разговорах – о «Кромвеле, сожравшем республику». Всегда ненавидел этих кровавых глупцов! Я и поныне уверен, что революцию делают из тщеславия, а все слова о свободе – только прикрытие.
Они по-прежнему грезили о крови. Через секретных агентов Англия передавала им деньги, о чем большинство этих глупцов и не подозревало. Был составлен заговор – «бешеные» собирались заколоть меня кинжалом в Опере. Кинжал Брута и смерть Цезаря не давали им покоя!
Заговорщики были схвачены, но и далее враг не забыл про мою любовь к музыке. В рождественский вечер в Опере давали ораторию Гайдна«Сотворение мира». Жозефина, как всегда, собиралась до бесконечности. А я не умел и не хотел ждать. Повторяю, я всегда чувствовал, что судьбой мне не отпущено много времени... Пока мадам в третий раз меняла шаль, я отправился в Оперу. Она должна была выехать следом. Но, покидая дворец, я вынужден был задержаться – отдал несколько распоряжений министрам. И уже сильно опаздывая, велел кучеру гнать лошадей.
Мы ехали в Оперу, как обычно, по улице Сен-Никез. Со мной в карете были Ланн, Бертье и, кажется, Лористон [20] . Зная мое обычное нетерпение, кучер гнал на бешеной скорости. Увидев впереди тележку водовоза, преградившую нам дорогу, я крикнул кучеру: «Не останавливайся! Опаздываем!» На той же бешеной скорости мы обогнули тележку, и тотчас сзади раздался взрыв Грохот был такой силы, что даже в Тюильри вылетели стекла. Дома вокруг были разрушены, и пара десятков мертвецов и полсотни раненых валялись на улице. Оказалось, на тележке была установлена адская машина… такой мне приготовили рождественский подарочек... Но я появился в Опере абсолютно спокойным. Только сказал директору, пришедшему в мою ложу:«Эти ребята хотели меня взорвать по дороге. Дайте либретто». Взял либретто и начал его читать.
20
Адъютант императора, генерал, впоследствии маршал.
К счастью, Жозефина долго перебирала наряды, и это спасло ее и Гортензию. Но, проезжая, она увидела весь ужас – развороченную мостовую, оторванные руки и ноги, умиравших людей... и чуть не потеряла сознание. В Опере с ней началась истерика. Она рыдала – и это слышал весь зал.
Когда я вернулся в Тюильри, мои дорогие министры были уже в сборе. Я сказал Фуше, прошляпившему взрыв... много чего ему сказал! Он невозмутимо выслушал мою брань и ответил, что это «дело рук роялистов, и меры уже приняты».