Загадочная история Бенджамина Баттона (сборник)
Шрифт:
Своим тоном миссис Харви намекала, что отказывается понять современные нравы. В ее время все молодые девушки из хороших семей пользовались успехом.
– Ну так вот, - сказала Марджори, - а нынче никто не может себе позволить вечно нянчиться с гостьей-недотепой; теперь каждой девушке прежде всего надо думать о себе. Я пробовала дать ей кое-какие советы по части тряпок и тому подобного, но она только обозлилась и смотрела на меня как-то чудно. Она не такая толстокожая и понимает, что успехи у нее не ахти, но, ручаюсь, она тешит себя тем, что она такая добродетельная, а я легкомысленная,
– И все-таки мне кажется, - устало прервала ее миссис Харви, - ты должна как-то помочь Веронике. Я не отрицаю, что ей недостает живости.
Марджори испустила стон.
– Живости! Господи боже ты мой! Да ты знаешь, о чем она говорит с кавалерами - о том, как у нас жарко, как сегодня тесно в зале или о том, как на будущий год она поедет учиться в Нью-Йорк - и ни разу, ни разу я не слышала, чтобы она говорила о чем-нибудь другом. Хотя нет, иной раз она спрашивает, какой марки автомобиль у ее собеседника, и сообщает, какой автомобиль у нее. Увлекательно, нечего сказать.
Они помолчали, но вскоре миссис Харви снова принялась за свое:
– Я знаю одно: за другими девушками, и вполовину не такими славными и привлекательными, как Вероника, ухаживают. Марта Кэри, к примеру, и толстая и крикливая, а мать ее и вовсе пошлая особа. Роберта Диллон в этом году так усохла, будто явилась из Аризонской пустыни. Она себя вгонит в гроб танцами.
– Да мама же, - нетерпеливо прервала ее Марджори.
– Марта веселая и бойкая, а уж как умеет себя подать! Роберта дивно танцует. За ней испокон века вздыхатели ходят толпами.
Миссис Харви зевнула.
– Я думаю, всему виной примесь этой индейской крови в Веронике, продолжала Марджори.
– А вдруг это атавизм? Индианки только и знали, что сидеть кружком и молчать.
– Отправляйся спать, дурочка, - засмеялась миссис Харви.
– Зря я тебе рассказала про индейскую кровь, но я не думала, что тебе это так западет в голову. И вообще, твои рассуждения мне представляются довольно-таки глупыми, - сонно заключила она.
Они снова помолчали, Марджори обдумывала, стоит ли труда переубеждать мать. После сорока люди так трудно поддаются переубеждению. В восемнадцать наши убеждения подобны горам, с которых мы взираем на мир, в сорок пять пещерам, в которых мы скрываемся от мира.
Придя к такому заключению, Марджори пожелала матери спокойной ночи и вышла. В коридоре никого не было.
3
На следующее утро, когда Марджори довольно поздно села завтракать, в столовую вошла Вероника, сухо поздоровалась, села напротив, вперилась в Марджори и кончиком языка облизнула губы.
– Ты что это?
– озадаченно спросила Марджори.
Вероника несколько
– Я слышала, что ты вчера говорила тете обо мне.
Марджори опешила, но замешательство свое выдала лишь еле заметным румянцем, голос же ее звучал вполне ровно.
– Где ты была?
– В коридоре. Вначале я не собиралась подслушивать.
Смерив Веронику презрительным взглядом, Марджори опустила глаза, принялась раскачивать кусок крекера на кончике пальца и, казалось, целиком ушла в это занятие.
– Раз я тебе в тягость, мне, пожалуй, лучше вернуться в О-Клэр.
– У Вероники запрыгала нижняя губа, она продолжала срывающимся голосом: - Я старалась всем угодить, но сначала мною пренебрегли, а потом оскорбили. Я себе никогда не позволяла так принимать гостей.
Марджори молчала.
– Я тебе мешаю, понятно. Я для тебя обуза. Твоим друзьям я не нравлюсь.
– Вероника замолчала, но тут же припомнила еще одну из своих обид. Разумеется, я обозлилась, когда на прошлой неделе ты пыталась намекнуть, что платье мне не к лицу. Ты что же, думаешь, я не умею одеваться?
– Да, - буркнула Марджори чуть слышно.
– Что?
– И ни на что я не намекала, - сказала Марджори напрямик.
– Насколько помню, я сказала, что лучше три раза подряд надеть красивое платье, чем чередовать его с двумя страшилищами.
– Ну и как, по-твоему, приятно такое слышать?
– А я вовсе не старалась быть приятной.
– И, чуть помолчав, добавила: Когда ты хочешь уехать?
У Вероники перехватило дыхание.
– Ой, - еле слышно вырвалось у нее.
Марджори изумленно подняла глаза.
– Ты же сказала, что уезжаешь.
– Да, но...
– Значит, ты брала меня на пушку!
Они уставились друг на друга через стол. Туманная пелена застилала глаза Вероники, Марджори жестко глядела на нее - таким взглядом она обычно укрощала подвыпивших студентов, когда те давали волю рукам.
– Значит, ты брала меня на пушку, - повторила Марджори так, будто ничего другого и не ожидала.
Вероника разразилась слезами, подтвердив тем самым свою вину. Глаза Марджори поскучнели.
– Ты мне сестра, - всхлипывала Вероника.
– Я у тебя гощу-у-у. Я у тебя должна пробыть месяц, а если я уеду сейчас-домой, мама удивится и спросит...
Марджори выждала, пока поток бессвязных слов не сменился чуть слышным хлюпаньем.
– Я отдам тебе мои карманные деньги за месяц, - сказала она холодно, и ты сможешь провести эту неделю где тебе заблагорассудится. Тут поблизости есть вполне приличный отель...
Вероника захлебнулась слезами и выскочила из комнаты.
Через час, когда Марджори увлеченно сочиняла одно из тех ни к чему не обязывающих, восхитительно уклончивых писем, которые умеют писать только девушки, в библиотеку вошла Вероника - глаза у нее покраснели, но держалась она нарочито спокойно. Не глядя на Марджори, она взяла с полки первую попавшуюся книгу и сделала вид, что читает. Марджори, казалось, всецело поглощенная своим делом, продолжала писать. Когда часы пробили полдень, Вероника с треском захлопнула книгу.