Загадочная Коко Шанель
Шрифт:
Слушая, как Коко передавала слова Куррежа, я не мог удержаться от смеха. Она тоже смеялась.
— Не меняйтесь, — сказала она мне.
Она приподняла подол:
— Секрет в подкладке и крое. Курреж не делает подкладку.
Она вздыхала:
— Женщины рядятся в старых маленьких девочек…
И еще:
— Что вы хотите, если им нравится быть посмешищем. Для научно-фантастического фильма или, может быть, для балета…
И наконец:
— Молодых еще можно убедить закрыть колени. Но старух!
Деньги. Она все больше и больше говорила о них. Тем не менее:
«Их не возьмешь с собой, и тогда начинается чистилище».
Так как
«Никого не касается, что я делаю с моими деньгами», — говорила она.
После смерти Пьера Вертхеймера она думала, что сможет изменить к своей выгоде и без того сказочный контракт, заключенный с ним.
— После сорока лет, — считала она, — продажа духов Шанель не достигла своего потолка.
Сумеет ли сын Вертхеймера повести дело так, как этого хотела Коко? «Да», «нет» — ее мнение менялось каждый день. Она теряла терпение. Думала вслух:
— Надо продать дело.
— Вместе с вами? — спрашивал я, чтобы рассмешить ее.
— Вы ничего не понимаете, — говорила она мне. — Вы не умеете зарабатывать деньги.
Она предложила мне пост в своем парфюмерном деле. С тех пор как я покинул «Мари-Клер», ей случалось беспокоиться обо мне.
— Чем вы занимаетесь? Произносите речи по радио?
Я как раз начинал тогда свои передачи по каналу «Европа один». Выступал в девять утра по воскресеньям.
— Я бы вас послушала, если бы вы предупредили. Боялись меня разбудить? Вы всегда боитесь. Мы ведь друзья? Могу я вам помочь? Вы не вернетесь теперь же в Эльзас, чтобы писать новую книгу? Нельзя, чтобы о вас забывали. Надо оставаться в тобоггане. Тобогган — это вагон с людьми, о которых говорят. Надо поместиться спереди и не давать себя отодвинуть.
Она мечтала переманить от Ив Сен-Лорана Пьера Берже, который сумел бы извлечь деньги из ее парфюмерного дела.
— Я был бы очень доволен, имея треть и даже десятую часть того, что имеете вы, — заметил один посредник, который счел ее слишком алчной.
Она смерила его взглядом:
— Как ваше имя? Кто вас знает? А я Мадемуазель Шанель и известна во всем мире.
Она колебалась, выпускать ли новые духи, которые хотела назвать «Коко». Она уже давно подумывала о том, чтобы пустить их в продажу прежде всего в Нью-Йорке, когда на Бродвее пойдет оперетта «Коко». «Но тогда, — размышляла она, — я получила бы право на дополнительные проценты, потому что оперетта сделала бы им огромную рекламу, которой обязана была только мне одной». Она уже приводила эти доводы после своего come-back’а. Тогда очень быстро утроилась продажа духов. Без оплаченной рекламы, потому что о ней, Шанель, заговорила пресса всего мира. Даром. Не должны бы вознаградить ее за это? Ее ущемляли, ее обманывали. Так как она ничего не получала за духи, продаваемые в Германии, она отказывалась принимать немецких журналистов.
Мне наплевать на деньги. Она продолжала это повторять, и абсолютно чистосердечно. Она копила деньги, чтобы обеспечить свою безопасность, укрепить свою оборону, как феодал укреплял донжон [304] своего замка. Это не мешало ей с каждым годом делаться все более
304
…укреплял донжон своего замка. — Донжон — отдельно стоящая главная башня феодального замка.
305
Рубинштейн Артур (1886(?)-1982) — американский пианист польского происхождения.
Жокей Ив Сен-Мартэн пригласил Коко на свою свадьбу. «Мой жокей», — говорила она. Там был и Рейшенбах со своими камерами и микрофонами.
— Это была настоящая деревенская свадьба, — рассказывала Коко. — Смотрели только на меня и слушали только меня. Один малый поставил рядом со мной эту штуку, которую, кажется, называют микро? Я говорила, говорила, и все записывалось, все равно что. Я даже пела.
Но вот:
— Рейшенбах очень милый, он делает прекрасные вещи. Чтобы сделать свой фильм, он хотел пробыть со мной три или четыре недели. Американцы за это предложили бы мне миллион долларов. Почему я должна дарить миллион долларов Франсуа Рейшенбаху?
Я привожу это своеобразное рассуждение, потому что она повторяла его много раз: из меня тянут деньги. Деньги, которые причитаются мне. Что я буду с ними делать? Это никого не касается.
Кроме страха понести ущерб, была еще одна причина отказать Рейшенбаху.
— На экране увидят старую женщину, я буду казаться еще старше, чем на самом деле.
Более или менее сознательно она связывала свой возраст со своими деньгами. Чем больше она старела, тем больше ей нужны были деньги, чтобы гарантировать независимость. «Ее» книга должна была выйти в США. Она бы очень хотела написать ее сама. Она пыталась, писала.
— Это трудно, я умею рассказывать, но это не значит, что смогу сделать книгу, даже если бы у меня было время.
Все, что удавалось вытянуть из нее, повышалось в цене. Жак Шазо [306] , которого она очень любила, убедил ее появиться на телеэкране. Она подсчитывала, что это принесет: много, много! Малейшая частица Шанель имела огромную коммерческую ценность, считала она, и не без причины. На самом деле деньги, ее деньги измеряли силу и могущество Дома Шанель. Что касается остального:
306
Шазо Жак — известный французский журналист.
«Деньги оглупляют женщин, — говорила она. — Бедная женщина, становясь богатой, делается в то же время кретинкой. Деньги лишают ее вкуса. Она ни о чем больше не думает, как об этих деньгах».
Она добавляла:
— Мужчин деньги не делают дураками.
— Вы действительно так думаете?
Нет, она не верила в это. Она знала опустошающую власть денег, даже по самой себе. Чтобы оправдать себя — странная вещь, — набросилась на буржуа, объединенных желанием спасти свои деньги.
— Они всегда сговаривались против меня, — говорила она.