Заговор францисканцев
Шрифт:
Амата моргнула, разглядывая склонившееся над ней лицо. Большинство отпущенных донной Джакомой слуг (включая, к счастью, и маэстро Роберто) остались в доме, наслаждаясь новой свободой и привычной обеспеченностью положения. Служаночка, стоявшая теперь у ее кровати, хорошенькая девица несколькими годами младше Аматы, выросла в этом доме и другого не знала. Амата в шутку предложила ее одному из женихов вместо себя и, услышав в ответ, что девушка – бесприданница, процитировала Платона: «Dummodo morata recte veniat, dotata est satis – Добрый нрав женщины – достаточное приданое». Жених тупо пялился на нее: латыни он не знал. Прояви он хоть малейший проблеск понимания самой цитаты или ее смысла, после того как Амата привела перевод, приданое она бы обеспечила сама. Возможно, донна Джакома
– Синьор дожидается вас в прихожей, – повторила служанка, когда Амата протерла глаза.
– Который час, Габриэлла?
– Недавно прозвонил утренний колокол. Он, должно быть, ждал открытия городских ворот прямо под стеной.
– Открытия ворот? – спросонья Амата не поняла.
– Это жених из Тоди, брат кардинала. Сказал, что должен с вами поговорить. Срочно.
29
Амата накинула прямо на льняную ночную рубашку яркое голубое платье. Косы уложила на затылке в сетку. Чего хочет от нее граф Роффредо в такую рань? Даже представитель могущественного клана Гаэтани мог бы дождаться более приличного часа. Ну что ж, она предстанет перед ним не в лучшем виде: может, его отпугнет зрелище ее неумытого лица в беспощадном утреннем свете. Во всяком случае, он этого заслужил, не дав ей выспаться.
Роффредо Гаэтани представлялся Амате самым гнусным из докучавших ей женихов. Теперь она понимала, почему Джакопоне, торжествующий победу после битвы в лесу, сравнивал свой триумф с давней победой над Гаэтани на улицах Тоди. Короткое знакомство с графом Роффредо заставило ее понять своего полоумного родственника, который с детства жил рядом с этим семейством и питал к нему отвращение помимо и сверх вражды между гвельфами и гибеллинами, разделявшей все умбрийские города.
Роффредо на пятом десятке лет успел уже трижды овдоветь. Он отказался удовлетворить любопытство Аматы по поводу прежних жен, а вопросы о причинах их смерти отверг взмахом руки:
– Чума. Вечная чума... и малярия.
Желтизна его кожи наводила на мысль, что он и сам страдает от последней из них, и придавала некоторое правдоподобие его лаконичному объяснению.
Однако расчетливость в крошечных обсидиановых глазках, отказывавшихся встречаться с ней взглядом, и холод, исходивший, казалось, от бледной, изъеденной оспой кожи и лысой головы, пугали Амату мыслью, что он способен на любую жестокость. Этот мужчина выглядел больным не только телом, но и душой. От одного его вида у Аматы по спине пробегали мурашки. Их беседы, вернее, его монологи, касались в основном могущества его клана, связей в коммуне Тоди и в Риме и влияния его брата, кардинала Бенедетто Гаэтани, который, по уверениям Роффредо, рано или поздно непременно пробьется в папы. Он перебирал в пальцах золотую цепь, висевшую у него на шее, и легкая улыбка возникала у него на губах, когда он заговаривал о деньгах и поместьях, о богатстве, приобретенном через прежние браки, и о том, которое должна была принести их союзу Амата. По крайней мере, он не притворялся, даже не пытался приукрасить свои цели напускной любовью и заканчивал свои речи неизменным советом забыть прочих женихов, потому что он твердо решил получить ее «per amore о per forza» – любовью или силой. И он снова улыбался своей шутке, но золотая цепь опасно натягивалась в его цепких пальцах.
После его визитов Амата немедленно принимала ванну. Ей хотелось очиститься от липкой грязи его ухаживаний. «Уж этот меня ни за что не получит, – мысленно клялась она. – Я скорей умру».
И вот он явился в непристойно ранний час, чтобы снова донимать ее уговорами. Еще не проснувшись как следует, Амата вышла в длинную залу прихожей. Роффредо с оруженосцем ждал в дальнем конце, у парадной двери. Стоявший рядом Пио даже не попытался скрыть недовольства, когда пришельцы раскланялись.
– Я провела беспокойную ночь, синьор, и едва уснула перед вашим приходом. – Амата надеялось, что голос отчасти передает неприязнь, которую она испытывала. – Что привело вас сюда так рано?
Его губы изогнулись в издевательской усмешке, неизменно выводившей
– Кто долго спит, мало приобретает, – отозвался жених. – Я пришел за ответом.
Она уставилась на него, не веря своим ушам. Воспитание подсказывало, что следует сдержать нараставшую в ней ярость, но Роффредо не облегчал ей задачу.
– Даже глупец предпочел бы завтрак разочарованию. Но коль вы подходите ко мне без обиняков, я отвечу также начистоту. Я не люблю вас, граф Гаэтани.
Роффредо ничуть не смутился таким ответом, возможно потому, что добивался он отнюдь не любви.
– Вы разочаровали меня, синьорина, – произнес он. – Мой брат тоже будет разочарован. Он ждет нас в Тоди, чтобы обвенчать нынче же вечером. – Говорящий изобразил на лице преувеличенный ужас. – Я так беспокоюсь за вас, синьорина! Очень опасно гневить кардинала.
Амата решила, что потратила на этого павлина достаточно вежливости. Единственным ее желанием было выставить его за дверь и отправиться досыпать.
– Вы, очевидно, никогда не видели в гневе меня, синьор, – возразила она, – не то не говорили бы об опасности так легко. Вы получили мой окончательный ответ. Теперь я должна просить вас покинуть мой дом.
Роффредо поклонился, но его оруженосец на сей раз не склонился вместе с ним. Вместо этого он распахнул дверь, и в прихожую ворвались два рыцаря, поджидавших снаружи. Пио бросился на них, но один из мужчин перехватил его поднятую для удара руку, а другой приставил кинжал к горлу мальчика. Не дав Амате опомниться, Роффредо и оруженосец схватили ее за руки. Рыцарь ударил ее по губам рукой в перчатке. Девушка рванулась, но они держали ее крепко, и Роффредо чуть не вывернул ей руку, скривив губы в победной усмешке. – Без шума, синьорина, – посоветовал он, – не то мы нарисуем вашему пажу улыбку пониже подбородка. Амата собиралась закричать, но кожаная перчатка, зажавшая рот, заглушила ее крик. Не верилось, что все это происходит наяву. Неужели высокородные ублюдки способны даже на то, чтобы уволочь женщину из собственного дома и жениться на ней насильно? Она поймала взгляд Пио, и ужас в его глазах словно отразил ее собственную беспомощность.
Она еще раз попробовала вырваться, чувствуя, что ненавидит себя за слабость почти так же сильно, как графа, но Роффредо крепко сжал девушку и, схватив за подбородок, заставил взглянуть на Пио. По горлу мальчика протянулась тонкая струйка крови. Амата прекратила борьбу и замычала ему в перчатку. Роффредо чуть ослабил хватку:
– Что вы сказали?
– Оставьте его. Я иду с вами.
Дорога на Тоди начиналась от городских ворот Сан-Ан-тимо в южной стене Ассизи. Роффредо со своими присными проволокли девушку, завернутую в зимний плащ, с натянутым на лицо капюшоном, по пустой каменной лестнице, ведущей от ее дома в нижний город. Она стреляла глазами по сторонам, бросая взгляды на запертые ставни домов, выискивая переулок, в котором можно было бы скрыться. Рыцарь, угрожавший Пио, теперь упирал свой кинжал ей в бок. Амата догадывалась, что от мертвой Роффредо ничего не получит, но не погнушается жениться на умирающей. Его человек уже доказал, как ловко управляется с кинжалом. Если на то пошло, кардинал вполне способен выдать ее за братца и мертвой. Слишком быстро, на взгляд Аматы, они достигли подножия лестницы. Прямо перед собой девушка увидела троицу церквей у городских ворот: Сан-Антимо, Сан-Леонардо и Сан-Томазо. В тени стен Томазо ждала карета, а дальше виднелись открытые ворота. От безнадежности этого вида у Аматы подогнулись колени, и она сползла на булыжники мостовой. За воротами помощи ждать уже неоткуда.
Сильная рука рыцаря схватила ее за плечо и вздернула на ноги, но камни стали скользкими от наледи, и Амата снова упала, теперь лицом вниз. Поднявшись на четвереньки, девушка увидела, как из-за угла церкви выползает, тоже на четвереньках, человек, окруженный кучкой ранних зевак. Еще одна дикая черта этого дикого утра. На спине ползущего было привязано вьючное седло, и он взывал звучным голосом: «Неужто никто не оседлает эту подлую скотину?» Откинув рыжеватую гриву, он скорбно воззрился на небеса. Одна из женщин в толпе выкрикнула: «Я бы на тебе прокатилась, Джакопоне, но только и ты меня потом оседлай!»