Заговор генералов
Шрифт:
– А Долгачев что, очень хотел забрать?
– Я так понял, – неуверенно сказал Артюша.
– Ну и правильно понял. И поступил тоже правильно. Возбудим дело, подготовим документы, соответствующую сопроводиловку и, раз уж он так хочет, передадим ему. Пусть сам и разбирается, коли такой умный. Иди работай.
А сам тут же позвонил в Мосгорпрокуратуру.
– Василь Василич, отдохнул? Привет, это Логунов интересуется.
– Здравствуй, Борис, а я хотел сам тебе звонить.
– Телепаемся, значит?
– Вроде того. Слушай, а симпатичный этот парнишка-то у тебя. Та-акой важный! Быть ему «важняком»,
– Эт-то точно! Значит, на себя хочешь взять дело, или я не так понял? Ты учти, у меня нет ни малейших возражений, просто хочу чистую формальность соблюсти, ведомственную, так сказать. Коли решил, пусть уж твой моему позвонит, ну и оформим соответственно.
– Очень хорошо. Я сейчас поеду отдохну маленько, а ты паренька этого ко мне со всем хозяйством подошли… часам эдак к двум. Устроит?
– Мы ж коллеги, следователи, так сказать, хотя и из разных епархий. – Логунов знал, как любит этот «важняк» прямые проявления уважения к себе. Щеки надувает. – Мое почтение, Василь Василич.
Очень хорошо, лучше и быть не может! Пусть «важняк» сам раскручивает это дело, в котором уже сейчас, по мнению лучшего опера из всех, с кем довелось работать Логунову, Гриши Синева, имеется полтора десятка вопросов без ответа. И подключать к этому откровенно гиблому делу все свои силы Логунов просто не мог. Значит, оно логично переходило бы в разряд «висяков». А именно этого только и не хватало следственному отделу на метрополитене, прозорливым начальником которого он справедливо себя считал. И не без основания.
Глава 3.
Общаться с Константином Дмитриевичем Меркуловым всегда было для Турецкого делом необычайно приятным. Во всех отношениях. Особенно если ты, ко всему прочему, отсутствовал в родной тебе Генеральной прокуратуре длительное время и никоим образом не страдал от разлуки.
Костю, конечно, интересовало буквально все, не являющееся особым профессиональным секретом. Значит, бытовые мелочи: как и где жил, чем кормили, как проходили занятия. Все же остальное уже не могло относиться к его компетенции: не он оформлял командировку (хотя и не без его ведома), не ему и требовать отчета. Если быть справедливым до конца, то и вообще не было в настоящий момент в России такого лица, естественно, за исключением Президента, перед которым Турецкому пришлось бы встать по стойке «смирно».
Вот что значит – гражданин мира. Но это сугубо внешняя сторона дела. Что же касается Костиных интересов, то для их удовлетворения и был дан Турецкому отпуск за свой счет. Чтобы у руководства «Пятого левела», а тем более у кураторов из ООН, не возникло подозрений, будто силы, подведомственные исключительно им, используются для достижения чьих-то собственных посторонних целей. Другое дело, когда лично Турецкий попросил лично Реддвея оказать ему конкретную помощь. Тут возражений быть не могло уже по той причине, что все происходило между своими. Старая и вечная истина – рука руку моет. Блат, одним словом, подзабытое, доброе слово из социалистического лексикона. Разумеется, теперь Меркулов не без внутреннего напряжения, что было заметно по его якобы индифферентному виду, и ожидал результатов, высказанных им в мало понятном постороннему человеку факсе в южнобаварский город Гармиш.
Томить любое
– Видиком обзавелся? – Саша кивнул на большой телевизор «Сони», стоящий в углу, которым, судя по слою пыли на экране, Костя не пользовался.
– У Клавдии где-то есть. – Меркулов поднял трубку и нажал клавишу на пульте. – Клавдия Сергеевна, а ведь нам сейчас коробочка эта ваша понадобится. Видеомагнитофон… Будьте любезны.
Минуту спустя с футляром видика в руках появилась раздобревшая секретарша, сияющая от нарочито внимательного взгляда Турецкого. «Да, маленько перебор, – подумал Саша. – Я представлял ее несколько более грациозной. Что с нами время-то делает…» Но все равно смотреть было на что, и Клавдия это прекрасно знала. Поэтому, присоединяя провода к телевизору, она как бы невзначай принимала наиболее выгодные для себя позы. А когда, повернувшись к ним спиной, зачем-то нагнулась и ее юбка, туго обтягивающая спелые формы, поползла вверх, Костя едва не схватился за сердце и сердито засопел.
– Ну, все, все! Оставь, он сам доделает! Не велик барин, чтоб за ним эдак-то ухаживали… Иди, Клавдия, ты свободна.
Секретарша выпрямилась, независимо повела плечами и, окинув начальников снисходительным взглядом, не ушла, а царственно удалилась из кабинета.
Турецкий едва сдерживал хохот, наблюдая сей спектакль. Ну конечно, не для Кости же демонстрировала свои щедрые прелести эта плутовка. Тем более что всем, включая, вероятно, даже дворника Генпрокуратуры дядю Федю, была известна почти патологическая верность Меркулова своей супруге. Как, впрочем, и его суровая требовательность к немногочисленным секретаршам, которые охотно меняли хозяев в этом доме, и лишь одна Клавдия Сергеевна олицетворяла собой постоянство деловой привязанности.
– Сашка! – кажется, Костя действительно расстроился. – Если ты будешь мне тут подрывать… Я хочу сказать: перенеси свои скабрезные шуточки и прочие безответственные действия за стены! На панель! К своему развратному, как и ты, приятелю! Куда хочешь! За последние полгода я не замечал у Клавдии ничего подобного… И стоило тебе только появиться, как – нате вам! Это что? Чему вас там учили? На что наше государство деньги тратит?…
– Перестань, Костя, что на тебя накатило?… – миролюбиво отмахнулся Турецкий. – Из ничего готов раздуть… А кстати, чем тебе ее платье не нравится? То, что надо, открывает, остальное – подчеркивает! Ей-богу, не понимаю, как тебе удавалось до сих пор не замечать?
– Ты нарочно взялся меня злить? Не выйдет. Ладно, давай, что там у тебя в «дипломате»-то?
Турецкий достал из кейса папку с распечаткой, раскрыл и положил перед носом Меркулова.
– Начинай читать. Это расшифровка их диалога. Ниже – мой отчет. Кассету я тебе поставлю. Когда ознакомишься с текстом, можешь включить. Пойдет параллельно. Поскольку я этот дурацкий текст знаю уже наизусть, позволь удалиться и сделать парочку звонков. Кстати, и развратному приятелю. Надо же ему наконец узнать, что о нем думает лучший друг и товарищ. И брат. Понадоблюсь, скажи Клавдии, она позовет. Ну, могу быть свободен?