Заговор красного бонапарта
Шрифт:
Сталин остро посмотрел на маршала.
— Да-а-а? А почему? Ведь изменников и предателей партии мы судим открыто!
— Насчет партии, не мне, конечно, что-либо тебе указывать. Но в военном мире такой процесс произведет только самое отрицательное впечатление. Авторитетом командования накануне войны швыряться нельзя. Виновны — расстрелять. Но подрывать открытым процессом доверие красноармейской массы к своим командирам — значит ослаблять дух армии. Я очень боюсь, что Ежов, как и Ягода — люди невоенные, этого не понимают и заранее прошу твоей поддержки в этом остром вопросе. Сталин
— Хорошо… Я подумаю над этим делом. И, во всяком случае, приму во внимание высказанные тобой соображения.
Отпустив Тухачевского и дружески пожав ему руку на прощанье, Сталин пригласил к себе Ежова.
— Ну, как с Ягодой? — сразу же спросил он нового наркома. — Уже держишь его в своей ежовой рукавице?
Тот довольно ухмыльнулся.
— Угу… Он парень, конечно, далеко не дурак и понимает, что к чему и почему, и что вылаза у него нет. Сидит тихонько, как мышь под метлой.
— Наркомпочтель он уже принял?
— Да, так — для виду… Вероятно, ищет путей, чтобы опять вылезть наверх или ускользнуть от судьбы.
— Ну, а судьба у него, по-твоему, какая? — усмехнулся Сталин.
— Да, обыкновенная, — ощерив свои мелкие зубы, отозвался Ежов, показывая жестом, как за спиной у человека вырастают крылышки и уносят его наверх.
— Да, да, конечно. Только нужно это ловчее проделать. Пройди к Жданову и потолкуй с ним. Потом я тебе дам окончательные директивы. Пока же не спеши и не показывай вида, что Ягода у нас в сетях. Ты, кстати, его таинственный шкаф выпотрошил?
— Свой служебный шкаф в его кабинете он мне, в порядке сдачи дел, раскрыл. Но там, ясно, ерунда оказалась. А где его настоящий архив, — пока неясно. Надо полагать, где-либо под боком, скрыт до чорта. Мы Ягодку-то нашу одного на Лубянку и никуда не пускаем — а то ведь он все уничтожит мигом. Но шкафчик этот я найду — ТАК ИЛИ ИНАЧЕ!
Слово «иначе» прозвучало с таким ударением, что Сталин поднял брови. Поглядев на жестокое лицо нового начальника политической полиции, он одобрительно кивнул головой. Этот, действительно, найдет и достанет. С жилами все вытянет…
— Ладно. Доставай. Между прочим, я тебе настоятельно рекомендую несколько усилить информационную сеть (Сталин не захотел сказать «слежку») вокруг руководителей армии… Так, на всякий противопожарный случай.
Умные темные глаза Ежова с напряженным вниманием впились в непроницаемое лицо Сталина. Он только что в кабинете секретаря встретил Тухачевского, который сухо и холодно, даже с каким-то барским пренебрежением, поздоровался с ним. Неужели и здесь что-то начинается?
— Хорошо, — коротко ответил он. — И… маршалов тоже? Сталин, не глядя, кивнул головой.
— Тухачевского? — совсем тихо спросил Ежов, не отрывая пристального взгляда от лица хозяина. Тот не ответил прямо, а изменил тему разговора
— Кстати, чтобы не забыть: твоя служба охраны на высоте?
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Да я, видишь ли, сегодня, пожалуй, пошел бы в театр. В МХАТ'е «Дни Турбиных» идут. Говорят — свежо и ново. А я давно уже не развлекался. Так ты ручаешься?
Ежов секунду помолчал.
— Да. Иди. Я сам лично присмотрю за всем.
—
— Все, Иосиф. Только профессор-то наш шибко капризный. На осмотре можно ждать от него всяких глупостей.
— Ну, ладно, ладно, — успокоительно усмехнулся Сталин. — Если старые профессора дурака валяют, — это ничего. А вот если молодые неучи — это, брат, мно-о-о-го опаснее!..
Глава 6
Сердце Сталина
Знаменитый венский профессор-кардиолог Аппингер был резко недоволен. Если бы не совершенно баснословный гонорар за простой осмотр и диагноз — он никогда бы не согласился на поставленные ему унизительные условия. А условия были действительно очень странными: советский полпред предложил ему вылететь в Москву на один только день к нескольким важным пациентам, имен которых ему сообщено не было. Профессор обязывался:
1. Не задавать пациентам никаких вопросов и получать нужные справки только у сопровождающего врача.
2. Не разговаривать ни с кем, кроме приставленных к нему официальных представителей.
3. Хранить в тайне результаты осмотра.
4. Беспрекословно подчиняться общим распоряжениям, принятым в Москве.
Похоже было, что его приглашают к каким-то важным заключенным. Профессор читал газеты и с большим интересом отнесся к догадкам журналистов, что «добровольные признания» политических обвиняемых достигаются в Москве применением специальных лекарств. Возможно, что злоупотребление этими препаратами вызвало у кого-нибудь опасные сердечные явления и этим объясняется срочная необходимость в его диагнозе.
Прилетев вечером в Москву, профессор был не прочь утром осмотреть красную столицу, но ему в этом было очень вежливо отказано. Прибывший к нему для сопровождения к больным профессор Плетнев, старый русский ученый, говоривший по-немецки, и какой-то изысканно одетый, вылощенный чиновник с острыми глазами, после завтрака повезли раздраженного немца в Кремль. Профессор узнал Кремль сразу, даже сквозь поднятое стекло шикарной машины. Там, в кабинете коменданта, какой-то низкорослый, широкоплечий человек, избегая смотреть на самого профессора, тщательно осмотрел его чемоданчик с врачебными инструментами. Потом маленький лысый профессор надел свой халат и, блестя громадными очками и высоким лысым лбом, направился по темному коридору дальше в здание Кремля. Неожиданно где-то раздался странный звонок и знатному гостю было предложено вернуться. В кабинете коменданта чиновник с чрезвычайной корректностью попросил профессора оставить здесь все имеющиеся у него металлические вещи.
— Да какие же вещи? Ведь не могу я без инструментов производить осмотр?
— Нет, нет, профессор. Мы не про эти инструменты говорим. А про вещь, находящуюся лично при вас. Раздраженный немец вспылил.
— Да говорите же ясно, наконец! Что вам от меня нужно? — У вас, господин профессор, в левом кармане жилета имеется какой-то металлический предмет.
Тот с удивлением посмотрел на чиновника. — Да… Есть… Но откуда вы знаете?
— Наша обязанность — все знать. Оставьте этот предмет здесь, битте.