Заговор Мурман-Памир

Перелешин Борис Николаевич

— Да когда же, наконец, поставят у Красных ворот пулеметы, чтобы вымести всю эту мерзость? — не раз думал Точный, пробираясь и огрызаясь среди чуждой ему бестолочи и нетрудового элемента.

— Или в самом деле нельзя еще этого сделать?

Теперь с поднятыми воротниками, в кепках, Точный и некий Ленька промозглым весенним утром входили в этот чуждый точности мир.

Леньку Точный взял с собой недаром. Ленька немного знал подпольную Москву, водился за бутылкой самогонки с налетчиками и ворами. Когда-то приятель Точного, Ленька теперь

отстал от него, не понимал событий и не увлекался революцией, проводил время в каких-то странных разъездах. Накануне Точному пришлось долго его разыскивать. О новой профессии Точного Ленька ничего не знал.

Со стороны Садовой-Спасской шагала взад и вперед неопределенная фигура в длиннейшем френче солдатского сукна, рыжий клок из под сбитого на затылок жеваного картуза.

Фигура шагала мерно, прямо по лужам, и так же мерно выкрикивала:

— Истребляйте, граждане, клопов!

Потом мрачно, напыщенно: — Смерть клопам! Потом торжественно: — Борьба с клопами! И опять — Смерть клопам! — Борьба с клопами!

Ленька остановился.

— Вот и рыжий. Рыжий!

Фигура обернулась.

— Клопинчику вам? И спохватилась. — А, Леонид Василич, откуда?

В двух словах Ленька объяснил дело. Вот парень, хороший парень, свой, должен видеть Левку-автобандита. Рыжий чесался в затылке.

— Вас-то, конечно, я сведу, доверие полное к вам, их тоже по вашему ручательству, только товар некому поручить, опять же самое торговое время.

— Брось дурака валять, кому твои клопы нужны?

— Да я не столько клопами…

Все трое брели уже по переулкам.

Прошли темную лестницу и по грязным коридорам и комнатам ночлежки, где стоял густой запах помоев и ношеного тряпья добрались до небольшой комнатки.

Там, из-за ситцевой в крупных цветах занавески, доносился низкий и одновременно всхлипывающий вверх, похожий на плач, женский смех, а за неуклюжим столом двое грузных квадратных, видимо, громил, — бороды лопатой, — тянули из толстых зеленого стекла вазочек кислый режущий самогон и лениво перекидывались в очко. Кое-кто еще бродил и лежал в комнате.

Рыжего приняли довольно холодно.

— А, клоповник!..

Но Леньку одни из сидевших за столом узнал.

— Леонид Василич!

— Рябуша!

Даже поцеловались.

Конечно, Точного пришлось представить, как одного из «пишущих», заинтересовавшегося и т. д. Таких в Подсухареве (так называлось место, куда попал Точный) видали и относились к ним довольно пренебрежительно.

Ввалился страшно перепившийся и страшно бледный парень. Икал и кричал:

— И-эх, налетчики! Матросня шляется, браунинги в штаны засунуты, подойдет матрос к лотку, нажрет, напьет, потом получи, — говорит, — по советской валюте, согласно нормы. А наших товарищев по стенкам, бедняжек, ставят, а за что?

Сидевший у окна, молчаливый, с бескровным лицом, аккуратно причесанный, в каких-то клетчатых велосипедных брюках, с кислым угнетенным видом, по прозванью Косточка, тихим голосом заговорил.

—

И чем, скажите на милость, насилие по декрету отличается от нашего, скажем?

Проникновенный взгляд в сторону Точного.

— Филозоф, — иронически кинул Рябуша.

— Дурак, ты, дурак! Кабы так было, они бы не щелкали нас, да не шлепали, как и при царизме, не было такого произволу!

Косточка тотчас же сдал позиции.

— Конечно, что ни говори, видать, что нет власти на земле для нас, например, благоприятной. Конечно — разумеется, сиротами умрем!..

Вздохнул и добавил:

— А вот один паренек у нас так надумал: завести — говорит — своих настоящих совнаркомов, с объявлением свободы на все виды краж. Не пошла б такая ришпублика?

Рябуша ответил только презрительной улыбкой.

Все обернулись к двери.

— А, Левушка-автобандит, редкий гость, входи, голубчик.

Автобандит пользовался колоссальным значением и всеобщим уважением в этой среде. Точный вглядывался в него. Низенького роста коренастый человек с широким красным лицом и большим острым носом, в куртке из выдры, в галошах поверх сапог.

— Что же ты, Левушка, не раздеваешься?

— Не в параде я…

— Да, что ты, свои ведь люди.

Но Левка продолжал давить страшный фасон, сел в углу и помолчал.

— На машине приехал?

— А что же, пешком? В такую-то погоду?

С совершенно нескрываемой завистью в голосе Рябуша говорил:

— Знаменитостью ты, Лева, сделался. Который человек о тебе расспрашивает. Восходящая звезда на московском горизонте.

Левка медлительно с расстановкой начал речь.

— Ох, эта мне знаменитость! Вот она мне, где сидит! Главное, сам в себе сознаю: обнаглел чересчур. На какой, скажите, предмет, останавливать днем машину у церкви и подходить ко кресту. Ну разве это тактика? И нужен мне этот крест, да ну его к… Сам все понимаю. А вот, поди ж ты, дай, думаю, остановлю, машину: становлю машину и захожу в церьковь, и в какую? На Солянке, в свою, где меня каждая собака знает, родной приход. Встаю перед самым амвоном, по правую руку. Прихожане, — вижу, — глаз не сводят, перешептываются, так почтительно. Батюшка, отец Сергий, крест мне первому протягивает, первый подхожу ко кресту. Слышу, все повторяют: Левка-автобандит, Левка-автобандит! Сажусь и счастливо уезжаю. Так ответьте же мне теперь. Конечно, власть приятна, почет приятен, но разве это тактика?

Все молчали, затаив дыхание. Из-за занавески высунулась голая рука. Виднелась трепаная голова. Бандит продолжал.

— Налетное дело требует практики, к примеру: сегодня намечен мною налет у Даниловской заставы. Это что значит? Значит, точно, тютелька в тютельку, в 3 часа ночи подъеду из поля к железнодорожному мосту и стану в тени. Вот! Так только и протекает работа. Вы все люди специальные и можете понимать! Угощайтесь.

Выложил на стол папиросы высшего сорта, а сам вынул из бокового кармана сигару, и закурил.