Заговор патрициев, или Тени в бронзе
Шрифт:
Однако на коленках, на которых она стояла, виднелись соблазнительные ямочки, а у нее были трепещущие черные ресницы и худенькие маленькие руки — так что я не возражал провести несколько мгновений с ней на полу. Эмилия Фауста энергичнее заиграла на арфе. Нам со служанкой удалось найти почти все булавки.
Когда я поднялся, госпожа отпустила свою горничную.
— Наконецто мы одни! — весело закричал я. Фауста ухмыльнулась. Я прервал ее на середине аккорда и взял арфу с нежной заботливостью, которая была частью моей уловки. У девушки был обеспокоенный вид. Я намеренно смотрел
Я прекрасно это знал. Сестра магистрата проводила слишком много времени, мучительно думая о потерянных возможностях. Ей не хватало уверенности в себе; возможно, так было всегда. Но больше всего меня раздражало то, что она позволяла своим служанкам рисовать на ее двадцатилетних чертах лицо сорокалетней женщины. Несмотря на маленькие серебряные зеркала в ее хорошо обставленном доме, она никогда не могла как следует на себя посмотреть.
— Я буду счастлив тебя выслушать, — мягко подбодрил я. Моя ученица позволила себе горько вздохнуть, что казалось более обещающим. — Парень того не стоит, если он приносит тебе такое несчастье… Расскажешь мне об этом?
— Нет, — сказала она.
Вот так мне обычно везет.
Я посидел молча, с оскорбленным видом, а потом снова многозначительно предложил продолжить играть на арфе. Фауста взяла инструмент, но играть не стала.
— Это случается со всеми, — уверил я ее. — Вокруг тебя вьются одни кретины, а те, кто нужен, и не посмотрят в твою сторону!
— То же самое говорит мой брат.
— Так как зовут нашего героя?
— Луций. — Мысль о том, что она держала меня в неизвестности, притворяясь, что не поняла моего вопроса, почти заставила девушку улыбнуться. Я уже настроился на то, что сейчас дадут трещину те толстые слои краски, но вновь появилась ее обычная раздражительная тоска. — Это Ауфидий Крисп. Как тебе хорошо известно!
Я проигнорировал ее возмущение и дал ей успокоиться.
— И что же пошло не так? — спросил я.
— Мы должны были пожениться. Кажется, он уже долго откладывает это. Даже мне пришлось признать, что эта задержка будет вечной.
— Такое случается. Если он не был уверен…
— Я понимаю все аргументы! — заявила Фауста слабым голосом, но слишком быстро.
— Я уверен, что понимаешь! Но жизнь слишком коротка, чтобы страдать…
Эмилия Фауста посмотрела на меня темными уставшими глазами женщины, которая всю жизнь слишком сильно страдала. Я действительно терпеть не мог смотреть на таких печальных женщин.
— Позвольте мне помочь вам облегчить ваши переживания, госпожа. — Я посмотрел на нее долгим, грустным, выразительным взглядом. Она криво усмехнулась, не строя иллюзий насчет своей собственной привлекательности.
Затем я бросил в тишину:
— Ты знаешь, где сейчас Крисп?
Любая разумная женщина ударила бы меня арфой по голове.
Не было необходимости разыгрывать драму; я видел, что Фауста действительно ничего не знала.
— Нет. Мне хотелось бы знать! Если ты его найдешь, скажешь мне? — умоляла она.
— Нет.
— Я должна
— Ты должна его забыть! Играйте на своей арфе, госпожа!
Госпожа заиграла на своей арфе.
Она все еще играла, и в комнате все еще царила легкая атмосфера, которую незнакомый человек мог бы понять неправильно, когда веселый голос закричал:
— Я сама загляну! — и появилась Елена Юстина.
Я демонстрировал игру на арфе. Лучший способ это сделать — это сидеть на двойном стуле позади твоей ученицы и обхватить ее обеими руками.
— Оо, мило! Не останавливайтесь! — заворковала Елена шутливым тоном, от которого я чуть не задохнулся.
Эмилия Фауста невозмутимо продолжала играть.
День стоял жаркий, поэтому мы с моей ученицей были одеты лишь в несколько складок легкой ткани. Ради своего музыкального образа я всегда носил лавровый венок; он хотел соскользнуть на один глаз, когда я нагибался к своей ученице — как приходится делать любому преподавателю игры на арфе. Елена Юстина основательно укуталась в несколько слоев одежды, хотя она была в довольно странной широкополой шляпе от солнца, напоминавшей кочан капусты. Контраст между нами и ею говорил сам за себя.
Елена облокотилась на мраморный фронтон, величественно выражая неприязнь.
— Я не знала, что ты музыкант, Фалько!
— Я из далекого рода бренчащих и пиликающих самоучек. Но на самом деле, это не мой инструмент.
— Дайка угадаю — ты играешь на свирели? — с сарказмом насмехалась она.
Чувствуя себя брошенной, Эмилия Фауста запиликала свой довольно размеренный вариант неистового Вакхического танца.
Я думал, что девушки хотели посплетничать, поэтому некоторое время подождал, чтобы показать, что это мое собственное решение, и ушел. Я вернулся в свое помещение для слуг и отрывочно прочитал там коекакой материал к завтрашнему уроку Фаусты. Я не мог заниматься, зная, что в доме находилась Елена.
Проголодавшись, я отправился на поиски пищи. Еда здесь была скромной и неинтересной. С другой стороны, она была бесплатной, и если желудок ее принимал, то разрешалось брать, сколько хочешь. Магистрат держал личного врача на случай действительно серьезных последствий.
Я вышел в холл, весело посвистывая, поскольку меня наняли нести в дом музыку. Какаято старая карга со шваброй с потрясенным видом побежала жаловаться на меня Фаусте. Девушки сидели во внутреннем садике; я слышал, как звенели ложки о тарелки со сладким кремом. Для меня места не оказалось. Я решил выйти из дома.
Жизнь не всегда черная. Когда я проходил мимо комнатки для прислуги, горничная Эмилии Фаусты изза занавески вытянула руку и сунула мне записку.
XLV
Я стоял на улице, со слабой улыбкой читая свое письмо.
— У тебя хитрый вид! — проговорила великолепная дочь Камилла Вера за моей спиной.
— Это игра света… — Я поднял плечо, чтобы она не заглядывала через него, а потом скомкал и выбросил записку, словно именно это я и собирался сделать. Я улыбнулся Елене. — Служанка Эмилии Фаусты только что сделала мне предложение, от которого мне придется отказаться.