Заговор призраков

Коути Екатерина

Он щелкнул пальцами, и деревянные голуби сорвались с ободка крестильной чаши и взметнулись вверх, почти как живые, только вместо хлопанья крыльев слышался скрежет. Сделав круг под потолком, голуби вернулись на место. Призрак растянул толстые губы в улыбке.

– Силу свою черпаю я не из боли и страха или же неисполненных желаний, кои приковывают духов к земле. Мне дано бессмертие иного рода. Вот, гляди!

Джеймс и Агнесс успели отскочить, прежде чем за их спиной обрушился пол. От входа их отделял провал, из которого вырывались языки пламени. Один

из них лизнул потолок и осыпался вниз снопом искр. Девушка вскрикнула, отшатываясь. Подол ее юбки вспыхнул бы, не будь ткань мокрой, а так лишь задымился.

– Никакая метель не загасит сие пламя. Ты можешь бросить в него мой прах и тлен, – предложил Дэшвуд. – Мне сие ничуть не повредит. Ну же! Выполняй приказ, отродье фейри.

Узел полетел в пламя и обратился в прах прежде, чем упал в расщелину.

Ловушка захлопнулась, понял Джеймс.

Пора.

– А теперь ты узришь, как войду я в тело принца и останусь в нем навечно. Ты волен провести обряд экзорцизма, и не один, но я все равно не покину сей сосуд. Мы, люди Второй дороги, своего не упустим.

Джеймс подошел к Агнесс и обнял ее за плечи. Девушка вся дрожала – но не от страха. «Когда же?» – вопрошали ее глаза, и Джеймс едва заметно склонил голову. Почти готово. Расслабься. Тем игра и отличается от битвы, что в бой рвутся очертя голову и жадно глотая воздух, потому что каждый вздох может стать последним. Игре же присуща некая… игривость.

– О, Вторая дорога! – усмехнулся он. – По ней ступаешь, как по нежнейшему, благоуханному шелку. Всем-то она хороша, кроме одного – идти по ней приходится в одиночестве.

Призрак вздернул бровь.

– От жара ты повредился в уме и мелешь чепуху. Одиночество? О каком одиночестве речь? Ты был в нашей часовне в Медменхеме. Ты видел, сколько нас собиралось. Мы шли по Второй дороге веселой толпой.

– Да, вас было много, – допустил Джеймс. – Собутыльники, сотрапезники, сообщники в преступлениях. Приятели. Но не друзья.

– С какой стати ты считаешь, что они не были мне друзьями?

– Просто предположение, но я хотел бы его проверить. Давай спросим их самих, Дэшвуд, считают ли они тебя другом. Агнесс, начинай!

– Пол Уайтхед! – громко, на всю церковь, выкрикнула девушка.

Ей уже не требовались ни круг из соли, ни колокол, ни планшетка с буквами, ни иные приспособления, возвращающие души усопших в мир живых. В эту ночь по ее жилам текла древняя сила, сродни той, что позволила Аэндорской волшебнице призвать дух пророка Самуила, и великий старец не смог отклонить приглашение. Каждое слово звучало, как приказ.

– Джон Монтагю, граф Сэндвич! – кричала она. – Томас Поттер!

Они появлялись один за другим, как картинки в волшебном фонаре. Одни выглядели, как полуистлевшие трупы, облаченные в ветошь, другие казались такими, какими были при жизни, в парадных камзолах и напудренных париках. Некоторые явились в монашеских облачениях с клобуками, но и эти, самые истовые «рыцари святого Франциска», под яростным взглядом Агнесс откидывали капюшоны и открывали лица.

– Джон Уилкс, –

произнесла она последнее имя.

Джентльмен в скромном черном сюртуке встал в стороне, недобро посматривая на бывших приятелей, чьи проделки он когда-то предал огласке.

– Что здесь происходит? – осведомился он.

– Обряд вселения в иное тело, – подсказал Джеймс.

– Но здесь же только один ребенок, – заметил Пол Уайтхед, старик с благостным лицом профессионального сводника.

– Как бы, по-твоему, я приволок сюда еще одиннадцать младенцев! – огрызнулся Дэшвуд.

– Ты мог что-нибудь придумать! – зароптали члены клуба. – Ты мог найти нам другие тела! Или ты забыл про нас?

– Как можно, ведь вы его друзья! – возразил мистер Линден. – Имена друзей выжжены в наших сердцах. Их невозможно забыть.

Благообразие Уайтхеда как ветром сдуло. Глубоко запавшие глаза засверкали злобой.

– Я любил тебя, как друга! Я завещал тебе свое сердце, а ты пустил его в ход, чтобы обокрасть меня! Где мое тело, Дэшвуд? Сколько мне еще томиться в преисподней?

– Дайте мне срок! Я вернул бы вас всех к жизни, но в свое время, как только окрепла бы моя сила! А сейчас подите прочь, мне нужно это дитя.

– Это дитя нужно всем, ведь другое такое во всей Англии не сыщешь, – сообщил Джеймс. – Преклоните колени перед принцем Уэльским, джентльмены. Наследником престола. Будущим королем.

…Есть игры, в которые азартнее всего играть в большой компании, и одна из них именуется «музыкальные стулья»…

– Вот оно как, – прогнусавил один из братьев, тучный, как взаправдашний аббат. – А где, скажи на милость, ты отыщешь тела нам? В Госпитале подкидышей?

…Но если в игре задействован всего один стул, относиться к нему нужно с особой бережностью…

Джеймс и Агнесс обменялись быстрыми взглядами, и, как только Дэшвуд шагнул из пентаграммы и схватил бывшего приспешника за грудки, девушка подлетела к корзине. Вытащила ребенка, крепко прижала к груди и вместе с ним отступила за алтарь, скрывшись в полутемной апсиде.

Никто не пытался ее удержать.

Как бы ни возносился Дэшвуд, сколь бы силен он ни был, как и все призраки, он был выжимкой из прежнего себя, посмертной маской, наброском, сохранившим лишь основные черты. Из всей палитры чувств у призраков остается только одно, то самое, что довлело над ними в миг смерти. Этому чувству подчинено все их существо.

Отчаяние. Слепящий гнев. Страх за близких. Сожаление об упущенных возможностях. Гордыня. Алчность.

Перекрикивая друг друга, члены клуба сгрудились в проходе. В них не осталось ничего от пресыщенных господ, что с глумливой серьезностью служили черную обедню в часовне Медменхема. Вопя, толкаясь, брызгая слюной, такой же иллюзорной, как и их тела, они напоминали нищих в Троицын день, что собрались у стен замка Сент-Брайавелс и ждут, когда им швырнут традиционное угощение. А как полетят буханки хлеба и головки сыра, гомонящая толпа схлестнется в драке, и за мельканьем кулаков пропадут из виду лица друзей…