Заговор против маршалов. Книга 2
Шрифт:
— Эстермана,— подсказал Ежов. Агранов все-таки его раззадорил.— Хочу заметить,— нарком назидательно, хотя вышло почти по-пионерски, поднял остро согнутую в локте ручку,— аресты упомянутых Дрейцера, Эстермана и Пикеля производились, когда у нас еще не было изобличающих материалов. Следствие было вынуждено ограничиваться тем, что оно нажимает на арестованного и из него выжимает. На раскол брали.
Его проводили дружными хлопками и жизнерадостным смехом.
На людях легко смеяться; в коллективе растворяется личное и отступает страх. А он прокрался и сюда, сквозь эти толстенные стены и окна, непроницаемые
События развивались настолько стремительно, что и уследить невозможно. Дабы восстановить, реконструировать, хоть задним числом, их причинно-следственную сочлененность, придется пожертвовать строгой хронологией. Маховик начал раскручиваться, набирать обороты. Его уже не остановишь. И поэтому не имеет существенного значения точная дата — днем раньше, неделей позже — ни для истории, ни для судеб людских, ибо счет пошел на часы, а то и на минуты. Но не дни, а, вернее, ночи и не минуты определяли времени бег, а боль и терпение. Поэтому придется вспомнить так надолго оставленного Артузова, замыкая начатую в кабинете наркома и туда же приведшую траекторию.
Артура Христиановича взяли, не успел он сойти со сцены, украшенной огромным макетом ордена Красного Знамени и стандартно задрапированной алыми полотнищами. Его выступление на активе прозвучало, как взрыв бомбы. Едва он завел речь о перерождении органов и стал проводить параллели с карательными институтами буржуазии, в зале начали перешептываться: в своем ли уме? Случаи помешательства, бурной истерии были не столь уж и редки.
Путь из зала с портретами и знаменами в камеру внутренней тюрьмы, быть может, самый короткий путь. И большая его часть проходит через шахту подземного лифта.
Когда Артузова привели на первый допрос, он готовился держать ответ перед вчерашними коллегами за крамольные речи, но вскоре понял, глотая кровавую слюну, что их интересуют совсем иные материи.
Сработала все-таки мина замедленного действия — та самая бумага, отправленная в архив!
— На каком основании был оставлен без последствий важнейший сигнал о военном заговоре генерала Тургуева, он же Тухачевский?
— На основании указания бывшего наркома Ягоды. «Это несерьезный материал,— заявил он.— Сдайте в архив».
— Несерьезный материал! Не приходится удивляться, что бывший нарком Ягода арестован как враг народа.
— В то время трудно было предвидеть, каким путем будут развиваться события.
— Только слепой либо заведомый изменник мог не видеть, что Ягода — враг.
— Тогда он был наркомом. А на Тухачевского и до того поступало немало сигналов.
— И чем вы можете объяснить столь упорное, а на самом деле преступное пренебрежение такими сигналами?
— Прелюде всего нашей, я имею в виду ОГПУ, ошибкой. Он был введен в известную операцию «Трест», осуществленную для разложения монархической эмиграции.
— Что значит «был введен»? Кем был введен?
— Нами и был введен. Желая придать «конспиративной монархической организации», которая была создана в качестве ловушки, больший авторитет, за границу дали знать о вовлечении в ее состав Тухачевского. Однако в конце двадцать третьего, а может, в самом начале двадцать
Артузов был расстрелян без суда.
«Каждый честный коммунист должен убить Сталина»,— написал он на стене камеры своей кровью.
Собственно, это запоздалое прозрение человека, в меру сил старавшегося остаться порядочным до конца, и вынудило несколько забежать вперед. Пора вернуться на прежнюю колею, ибо точные даты тоже имеют глубинный смысл. Не столько сами по себе, сколько в сравнении.
В тот самый день, 22 апреля, когда доктор Новак мило беседовал с Мюллером, когда независимо от его докладной и также абсолютно независимо от исхода первой встречи полпреда с президентом было принято решение Политбюро, перед следователями предстали бывший начальник Особого отдела Гай и бывший заместитель наркома внутренних дел Прокофьев. В течение этой и двух последующих ночей от них были получены «показания» о преступных связях Тухачевского, Уборевича, Эйдемана и других крупных военачальников, включая командарма первого ранга Шапошникова и командарма второго ранга Корка, с врагом народа Ягодой.
— Личных связей в буквальном смысле слова среди военных у меня не было,— опроверг бывший нарком.— Были официальные знакомства. Никого из них я вербовать не пытался.
«Красная папка» еще лежит в сейфе Гейдриха, и Беренс, перепивший по случаю рождения фюрера, еще мучается от печеночной колики, и Шелленберг, натаскивая своего человека, еще не знает срока его отправки, а уже все давным-давно решено.
Обезумевший маховик раскручивается по законам опрокинутой логики. Ложь не знает причинно-следст венной связности, она вне последовательности , вне реального пространства — времени, где мировые линии событий образуют непостижимый узор. Как хищник, отведавший человечины, крадется ложь по собственным следам.
Почти ко всем бывшим работникам НКВД были применены ускоренные (так стало именоваться) методы следствия.
В ночь на 27 апреля лично Ежов совместно со следователем Суровицких и старшим оперуполномоченным Ярцевым допросили бывшего заместителя начальника отдела НКВД Воловича.
Фамилии, что ему надлежало назвать, были заранее подсказаны теми же Ярцевым и Суровицких, и он назвал их, да и сами показания отталкивались от заготовленного конспекта к парадному протоколу.
Тухачевский характеризовался в нем как один из главных участников заговора, готовивший армию для обеспечения военного переворота, и по смыслу это совпадало с версией «Красной папки».
— Это ваши работники,— Сталин вернул Ежову парадные протоколы,— вот вы с ними и разбирайтесь. Показания на военных должны дать сами военные, изобличенные в качестве немецких и японских шпионов.
Гая, Прокофьева, Воловича вместе с десятками, если не сотнями, сослуживцев тоже расстреляли «в особом порядке», то есть решением ОСО — Особого Совещания при наркоме НКВД. Ягоду сохранили для будущего процесса.