Заговор против маршалов

Парнов Еремей Иудович

— Надо бы проверить.

— Проверьте.

Пришлось ползти по земле.

День рождения Нины Владимировны решили отме­тить в Гнездово, на даче — большом рубленом доме, единственным украшением которого были незатейли­вые наличники. Грубо сколоченные лавки и стол впол­не соответствовали струганым бревнам, все еще липким после олифы. От большой русской печи шел благодат­ный жар. Вкусно пахло горячими пирогами.

Почти весь паек Уборевич отдал шоферу. Как и все большие семьи, Юняевы едва сводили концы с концами.

— Сами-то с чем останемся? —

попеняла домработ­ница.— Гостей же назвали. Чем угощать-то? Судаком у томате? Ох, мамочки, нету на вас управы. Хоть бы кол­баску забрали.

— Ничего, без еды не останемся. Мясо есть, картош­ки вдоволь, полкадки соленых огурцов.

— Много вы понимаете, Иероним Петрович! А гото­вить чего? Это ж день рождения! Не абы как... Готовить чего будем? Опять кислые щи да вареная свинина? Вы же командующий!

— Вот и отлично, Мария Федоровна... Ванилью-то как пахнет! Прямо слюнки текут. Кисель клюквенный будет?

— Вот те раз. Снова здорово. Праздник называется. Деликатесы-то где?

— А я их и сызмальства не едал. И так хорошо бу­дет. Вот только водки, боюсь, не хватит. Народ уж боль­но подобрался крепкий. Не то чтобы лют, но определен­но заинтересован.

— Да есть она у нас, есть. Нина Владимировна и вин­ца припасла — «Абрау-Дюрсо».

Первыми с большой коробкой шоколадного набора пришли Локтионовы. Потом оба заместителя — Апанасенко и Жильцов. Комкор Ковтюх преподнес хозяйке дома флакон «Красной Москвы» и огромный букет изысканных бледно-кремовых хризантем.

— И где вы только достаете! — Нина Владимировна счастливо порозовела.— Настоящий волшебник...

— Царице бала,— Ковтюх склонился к руке. Штабс- капитан русской армии, он в восемнадцатом стал ком­мунистом. Воевал за Царицын, Ставрополь, Тихорец­кую, Краснодар, командовал десантом против войск Улагая. Но грубоватый шик строевого офицера сохра­нил до седых волос. Он был старше Уборевича всего на пять лет.

Заговорили, конечно, о службе.

— Как там наш Смушкевич? — спросил Апанасенко.— Есть какие-нибудь известия?

— Летает,— многозначительно опустил веки Убо­ревич.— Наводит страх на фашистов.

— Генерал Дуглас!

— Дорого бы они дали за то, чтоб узнать его имя... Бывает, поймаешь Берлин, да и не только Берлин, а какой-нибудь Танжер, как обязательно услышишь про Дугласа... Звучит!

— С твоим аппаратом немудрено ловить, а у меня только вой и хрипы.

— Да, знатная штука, не могу нарадоваться,— сму­щенно улыбнулся Иероним Петрович. Подаренная ко­мандованием радиостанция доставила ему немало вол­нующих минут. Он не только был в курсе событий, но как бы и сам в них участвовал. Газеты и сводки для служебного пользования не шли ни в какое сравнение.

— Мои орлы завалили штаб рапортами,— как бы между прочим заметил Локтионов.— Прямо не знаю, что отвечать... Шугануть рука не поднимается — сам грешен...

— То-то и оно,— Уборевич не замедлил разрушить его надежды.— Если все улетим в Испанию, то кто будет защищать западные границы?

От Тухачевского он знал об остром

разговоре в Кремле. «Мы не настолько богаты классными летчи­ками и танкистами, чтобы без ущерба оголять лучшие округа,— предостерег Михаил.— Наша армия в общей массе пока еще не такая, чтобы ее можно было показы­вать Западу».— «Так что же вы делали все эти годы, если не смогли поднять армию на нужный уровень?» — зло спросил Сталин. «Из трех лет, запланированных на реорганизацию, минимум полтора ушли на второ­степенные и даже третьестепенные дела не по вине ар­мии, и вам, товарищ Сталин, это известно больше, чем кому другому. Из-за непрерывного численного роста нам остро не хватает командного состава, особенно выс­шего и старшего. Почти половина старших команди­ров без среднего образования».

— А что, война будет, Иероним Петрович? — тихо спросила секретарша Смирнова, подняв на командую­щего опечаленные глаза.

— От нас не зависит. Но о войне будем думать завт­ра, а сейчас — все за стол! Враг только сильного боится.

Ужин прошел на удивление весело. С длинными тос­тами, розыгрышами. Когда кто-то предложил выпить за «нашего командарма», Уборевич требовательно засту­чал вилкой о графин.

— Никаких командармов! Подхалимажу — бой! Я еще не дошел до того, чтоб отнять у жены праздник. Давайте лучше споем.

Ковтюх затянул «Дивлюсь я на небо, тай думку га­даю...». Потом спели «Орленка» и громко, с подъемом — «Если завтра война, если завтра в поход...».

Едва кто-то начинал, тут же подхватывали: репер­туар был почти неизменным.

Женщины незаметно убрали со стола, а пение про­должалось. Горбачев повел было «Дальневосточную», но его перебили, и, оглашая прихлынувшую к окнам ночь, полилась другая, любимая:

И останутся, как в сказке, Как манящие огни, Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни...

— А ведь это про вас, Иероним Петрович,— сказа­ла Смирнова, завороженно вглядываясь в кромешную стынь.— Про вас,— она словно что-то провидела там, далеко-далеко, проникшись тревожной дрожью неведо­мо откуда летевших радиоволн.

Уборевич безотчетно последовал за ее тоскующим взглядом. В черном стекле светилось отражение аба­жура.

Все решили, что пора танцевать. Ковтюх сменил иголку, закрутил патефон.

— «На сопках Маньчжурии»! — объявил не без тор­жественности, ставя пластинку.— Кавалеры пригла­шают дам.

— Веселиться так веселиться! — Уборевич подхва­тил жену.

Танцевали под «Черные глаза» и «Ответ на «Чер­ные глаза», под запрещенного Лещенко.

Каким щемяще-хрупким казалось счастье.

42

После свидания с японским послом Гитлер отбыл на несколько дней в Берхтесгаден. Матово посеребрен­ный лес, безмолвие горной долины, величавое спокой­ствие снежных вершин. Здесь легче дышалось и дума­лось.

Япония присоединилась к антикоминтерновскому пакту. Ось превращалась в опрокинутый треугольник, нацеленный вершиной на Азию и Пасифик. Знак воды и ада.