Заговор против маршалов

Парнов Еремей Иудович

Гласный суд над Троцким мог, словно карточный домик, разрушить весь механизм политических процес­сов, поломать всю намеченную программу. Поэтому Сталин предпочел просто не расслышать заглушённый расстоянием голос врага. В истерическом реве митин­гующих толп, что с антенн башни Шухова разносила во все концы мощнейшая радиостанция имени Комин­терна, это было не так уж и трудно. И «Совесть мира» откликнулась на призыв.

«Смерть собакам!» — в слитном хоре рабочих и кре­стьян не затерялись голоса инженеров человеческих душ. Совесть народа в лице корифеев соцреализма, как по команде, поддержала совесть Америки и Европы. Мартин Андерсен-Нексе, Теодор Драйзер, Анри Барбюс, Луи Арагон — все дружно пропели осанну Сталину и его опричникам. Даже Ромен Роллан не удержался от унизительных

славословий. Творец «Жана-Кристофа» и ценитель индуистской метафизики с ее всеобъем­лющим Брахманом и священным принципом ахинсы не устоял перед оправданием массового убийства. Троцкий уже готов был привлечь «великого гуманиста» к суду. За клевету на конкретных людей, понятно, а не за измену гуманизму, ибо, подобно Сталину, считал гума­низм слабостью, мелкобуржуазным пережитком. Пре­бывая в зените власти, он и сам был готов вымо­стить дорогу в Царство свободы костями безымянных жертв. Коллективизацию поэтому встретил с понимани­ем. Даже качнулся душой в сторону Сталина в его противоборстве с правыми, но все же разобрался, кто на чем стоит, и сделал верные выводы. Жаль, слишком поздно. Безнадежно опоздал, как это уже было с анти­сталинским блоком. Сталин сделал ставку на люмпена, быдло и выиграл. Нетерпеливые мечтатели пошли на удобрение для колхозных полей.

Из эмигрантского далека многое рисовалось в неи­стинном свете. Прослышав о мнимой оппозиции в РККА, Троцкий заподозрил Ворошилова с Буденным и опять громогласно высказался за Кобу, немало смутив самых стойких приверженцев.

— Узурпатор, перерожденец — все так,— убежден­ный в ему одному дарованной истине, он, как и прежде, легко зажигал чужие сердца.— Однако в целом линия правильная — на индустриализацию, социализм. Несмотря на жестокую тиранию, Советский Союз по- прежнему олицетворяет величайший прогресс в челове­ческой истории. Не революция виновата в трагическом перерождении большевизма. Беда в том, что ее так и не удалось распространить за границы России. Перед советским рабочим классом поставлен жестокий выбор между Сталиным и Гитлером. Сталин лучше, чем Гит­лер. Чуть раньше, чуть позже его чудовищный режим падет, и рабочий класс распрямит согбенный хребет. До­статочно хотя бы проблеска надежды на победу социа­лизма в Европе, чтобы все снова пришло в движение. Нельзя отчаиваться. Три революции научили нас выдер­жке и долготерпению...

Долго скучать не пришлось. Коба преподнес презент аккурат к девятнадцатой годовщине революции, к седь­мому ноября.

Неизвестные лица ночью проникли в помещение на улице Клиши, где хранились документы Амстердам­ского института социальной истории, и похитили не­сколько десятков пакетов. Борис Николаевский, прибыв на место, скоро установил, что пропало 85 килограм­мов бумаг из архива Троцкого. Все остальное, вклю­чая письма Маркса и несгораемый шкаф с деньгами, осталось в первозданном виде.

Лева прислал из Парижа тревожное письмо. Дел было выше головы, и он совершенно выбился из сна. Развивалась злокачественная бессонница. Притом за ним определенно следили. Какая-то женщина постоян­но оказывалась рядом, пыталась навязать знакомство, приглашала на загородные прогулки.

Норвежский офицер вновь оказался возле двери.

— Господин Троцкий,— почтительно обратился он, пробежавшись костяшками пальцев по дубовой доске.— За вами прибыл личный представитель президента Мексиканских соединенных штатов.

— Иду,— немедленно отозвался Лев Давидович. Прирожденный оратор, политик до мозга костей, он, как ни странно, верил словам.

Полицейский, впрочем, не обманул. У трапа Троц­кого действительно встретил красивый молодой гене­рал в белоснежном мундире с золотым аксельбантом и при парадном оружии. Темное от загара лицо, белозубая улыбка, черные, как смоль, волосы и, конечно, усы.

Троцкий радостно улыбнулся в ответ.

— Добро пожаловать в революционную Мексику, компаньеро! — генерал молодцевато откозырял и широ­ким отрывистым жестом вручил конверт с короткой запиской Ласаро Карденаса-и-дель-Рио на бланке с гербом.

Президент предоставлял в распоряжение гостя соб­ственный поезд. Подобной чести удостаивались только

главы дружественных государств.

На пирсе Троцкого окружили американские друзья. Фрида Кало, жена Диего Риверы и тоже художница, преподнесла Наталье роскошный букет тропических цветов необычайной желто-лиловой окраски.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — стара­тельно выговаривала она по-русски.

Красавица в длинном платье с мексиканским орна­ментом и дивными задумчивыми глазами, словно фея, развеяла тревоги долгого ожидания. Встреча получи­лась на редкость сердечной и трогательной.

Сам художник встречал поезд на подходе к Мехико. Член ЦК Мексиканской компартии и один из ее осно­вателей, он оказался очевидцем разгона демонстрации сторонников Троцкого в ноябре двадцать седьмого года. В революции он видел прежде всего неограниченную свободу духа. Травля оппозиционеров, преследование инакомыслящих — все, что он успел увидеть в Москве, болезненно ранило его вольнолюбивое сердце. Реши­тельно встав на сторону опального Троцкого, он рассо­рился с Давидом Альфаро Сикейросом — восторжен­ным поклонником Сталина. Сикейрос считал, что вели­кая цель оправдывает любые средства. Ривера, для которого высшим мерилом была справедливость, пола­гал совершенно иначе. В конечном счете это и развело двух величайших новаторов живописи. Не отношение к Троцкому, хотя компартия вкупе с Конфедерацией трудящихся требовали немедленно выдворить из страны «предводителя контрреволюционного авангарда».

Карденасу приходилось испытывать давление с раз­ных сторон. Сын бедного крестьянина и боевой участник национальной революции десятого — семнад­цатого годов, он был далек от марксизма и тем более Коминтерна. Подписав декрет о разделе крупных лати­фундий в пользу беднейших крестьян, президент ис­подволь готовил национализацию нефтедобывающих и железнодорожных компаний. Прямая атака амери­канских интересов могла окончательно разрушить и без того подорванное хозяйство страны. Действовать прихо­дилось, рассчитывая каждый шаг. История с Троцким давала крупный пропагандистский козырь против­никам. Связь между приездом «великого практика эксп­роприации» и намечаемыми реформами выглядела сли­шком очевидной. Утратив доверие профсоюзов, Карде- нас вообще рискует очутиться в полном одиночестве. Троцкий тут, разумеется, ни при чем. Против засилья иностранного капитала мексиканцы поднялись задолго до русского Октября. Но кричать конечно же будут. Уже кричат. И нападки коммунистов, подстрекаемых Москвой, отдаются болезненными ударами. И все же совесть революционера-крестьянина возобладала над политическими расчетами. Он внял уговорам Риверы, которого глубоко почитал, и сделал все, что только возможно, дабы оградить беспокойного гостя от опасностей и бед.

Именно такой статус и был предоставлен Троцко­му — гость правительства. Впервые за все эти годы от него не потребовали отказа от политической борьбы. Единственное условие: не вмешиваться во внутренние дела. Он принял его с полным пониманием и благодар­ностью, оставив за собой право ответа на публичные обвинения и политическую клевету.

Карденас, у которого развернутая Сталиным пропа­гандистская кампания вызывала чувство глубокого неприятия, ответил согласием. От личного свидания с провозвестником мировой революции он сумел деликат­но уклониться.

В Голубом Доме Риверы, выстроенном по его соб­ственному проекту в парковой зоне Койоакана, изгнан­ника окружили дружеским участием и теплом. В зате­ненном патио с лимонными деревьями, кактусами и голубыми, с оттенком металла, агавами журчал фон­тан. На подносах из глазурованной майолики красова­лись, поблескивая росинками, экзотические плоды: золотистые манго, бронзовые ядра гуав, фисташковые авокадо. Наталья не сразу решилась нарушить этот жи­вой натюрморт. Картины с яркими бунтующими крас­ками на белых шершавых стенах, цветы в каменных вазах, причудливые матово-лазоревые изваяния древ­них майя, льющиеся извивы модернистских скульп­тур — все здесь располагало к углубленному размыш­лению, отвлекая от сиюминутной суеты. Для отдыха и работы были выделены просторные апартаменты. Личная охрана бдительно, но ненавязчиво несла свою нелегкую службу.