Заговор против маршалов
Шрифт:
Привычное представление об осажденной крепости превращалось в психическую доминанту, с характерными признаками мании. Утверждение, кстати, не подкрепленное никакими примерами, что Лузин в основном печатал свои работы только за границей, а в СССР — второстепенные, преломлялось в массовом сознании крайне своеобразно: разоблаченный вредитель вооружал классового врага, маскируя предательство никчемными формулами и уравнениями, в которых черт ногу сломит. Назови газета вещи своими именами с привычной для читателя прямотой, сомнений бы не возникло. Но недоговоренность и хромающая на обе ноги логика порождали всевозможные кривотолки. Почему этого Лузина (авторитет-то дутый, значение
Никто не знал, что Петр Леонидович Капица, не математик — физик, был единственным, кто написал в защиту ученого аргументированное письмо на имя Предсовнаркома Молотова. В разнузданной травле гения, составлявшего славу и гордость отечества, он прозорливо усматривал возобновление кампании против науки в целом, как международного института, принципиально несовместимого с изоляционизмом. Любимый ученик великого Резерфорда, много лет проработавший в Кембридже, Капица не утратил естественной, как дыхание, привычки прямо и независимо формулировать мысль.
Молотову письмо показалось вызывающе непонятным, чуть ли не враждебным. «Англичанином» следовало бы серьезно заняться, но помешал вынужденный отпуск. Пришлось ограничиться резолюцией: «Вернуть гражданину Капице за ненадобностью».
Но и Капице было невдомек, что Лузина просто использовали для общего фона, как Яншина (Бутона), ничуть не заботясь, как это отразится на старике, на его школе, на науке вообще. Он тоже всего лишь подвернулся, попал в случай.
Уже через день, когда «Правда» вышла с передовицей «Уметь распознавать врага», начали распространяться слухи о широкой чистке. Изъяснялись, правда, намеками, междометиями. Умному, как говорится, достаточно. Правдинский призыв прозвучал как сигнал к бою.
«После убийства Кирова не были до конца вскрыты все факты белогвардейской террористической деятельности троцкистско-зиновьевского блока и его руководителей, трижды презренных Троцкого, Зиновьева и Каменева».
Имена, тон, эпитеты — все говорило за то, что грядет грандиозный судебный процесс. Второй для Зиновьева и третий для Каменева. Окончательный приговор сомнений не вызывал.
«Для коммуниста не должно быть большего стремления, чем стремление быть таким же бдительным, таким же непримиримым борцом за дело пролетариата, каким является наш вождь товарищ Сталин»,— призывала статья.
В том же номере нашлось место и для заметки А. Лаврецкого, посвященной пятнадцатой годовщине со дня смерти Блока: «Автор «Двенадцати» все же не увидел реальных движущих сил нового мира».
Едва ли тут содержался запланированный намек. Для Мехлиса это было бы слишком изысканно, да и ненужно. Вьюга, напевшая слова «Ничего не жаль», сама напомнила о себе. Сколь не случайны случайные совпадения, но в них различается трубный зов роковой неизбежности.
Как ни крути — «белогвардейские террористы», «трижды презренные», но вместе с ними будет сидеть на скамье подсудимых сама революция. Пусть и невидима, как тот, за вьюгой, в белом венчике из роз...
В гаданиях («Кто еще?») потянулись хмурые дни. «Больше бдительности
Что значит какая-то горстка отщепенцев перед мощью великой страны? Счастливая, героическая, могучая, она сметет с пути, не омрачая взора, устремленного в будущее, любые преграды. Выше всех, дальше всех, быстрее всех.
Среди победных рапортов прошло почти незамеченным сообщение о решении днепропетровского общегородского партактива, озаглавленное «Презренные двурушники». Речи ораторов, клеймивших «небезызвестных оруженосцев Троцкого, Ленцера и Красного», обильно пересыпались здравицами в честь героев- летчиков. Большое и малое, будь то добро или зло, отражалось в Едином. Наши достижения! Чкалов! Что перед этой сияющей явью козни врага, будь то сам Троцкий или его ничтожные прислужники? Придорожный прах.
Но замах уже угадывался — сверху донизу, повсеместный. Областным масштабом не ограничится и до районов дойдет. Предупреждалось же: «Больше бдительности на любом участке». Значит, захватит и первичное звено.
10 августа из Киева сообщили по телеграфу (Ежову и Ягоде) о том, что арестованный Голубенко дал показания на Пятакова.
На другой день Ежов уже докладывал Сталину о своей беседе с Юрием Леонидовичем, первым заместителем наркома тяжелой промышленности:
«Он понимает, что доверие ЦК к нему подорвано. Противопоставить показаниям Рейнгольда и Голубенко, кроме голых опровержений на словах, ничего не может. Заявил, что троцкисты из ненависти к нему клевещут. Рейнгольд и Голубенко врут... Виновным себя считает в том, что не обратил внимания на контрреволюционную работу своей бывшей жены... Поэтому решение ЦК о снятии с поста замнаркома и назначении начальником Чирчикстроя считает абсолютно правильным».
Процесс «параллельного центра» действительно развивался параллельно с процессом «объединенного», слегка отставая по фазе. Каменева, Евдокимова, Рейнгольда и Дрейцера вынудили подписать показания.
На пересечении волн, что усиливали друг друга, зарождались и центры «троцкистского заговора в РККА».
«Локомотив истории» спешил наверстать четырехлетнее опоздание. Так вычислил машинист.
И вот грянуло, разразилось.
Мы публикуем сообщение Прокуратуры СССР о передаче на рассмотрение Военной коллегии Верховного Суда СССР дела Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Смирнова И. Н., Бакаева, Мрачковского, Тер-Ваганяна, Гольцмана, Рейнгольда, Пикеля и других по обвинению в организации ряда террористических актов против руководителей ВКП(б) и советского государства.
«Правда», 15 августа 1936 года
Следствием установлено, что троцкистско-зиновьевский блок организовался в 1932 году по указанию Л. Троцкого и Зиновьева в составе: Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Бакаева, Смирнова И. Н., Мрачковского, Тер-Ваганяна и других и что совершенное 1 декабря 1934 года злодейское убийство т. С. М. Кирова было подготовлено и осуществлено также по непосредственному указанию JI. Троцкого и Зиновьева и этого объединенного центра.