Заговор Сатаны. Исповедь контрразведчика
Шрифт:
Даллеса (по ряду из них у нас уже есть подробная информация) и стремиться избегать силовых приемов к местному населению.
На этом наше совещание закончилось.
Шли дни за днями, в сети контрразведки то и дело попадали шпионы ЦРУ и МИ6, но проводить допросы и выяснения времени не было, — все они изолировались и были под пристальной охраной группы Алика Садыкова, а он у нас был таким, что баловаться, кому бы то ни было, не позволял. Разведки и контрразведки братских стран работали каждый, как говорится «за себя и за того парня». В политику, как мы договорились на совещании,
День за днем спокойствие и мир восстанавливались повсеместно, однако Будапешт бурлил, то затихая, то взрываясь с новой силой. Мы хорошо понимали то, что это не просто народ не пожелал идти мирной дорогой построения справедливого социально¬ ориентированного общества. Нам хорошо было видно: кто стоит за этой смутой, кому это было нужно, и мы предпринимали все, от нас зависящее, для мирного наведения порядка, устранения агентов влияния в финансовой системе, в правительстве, в средствах массовой информации. 26 августа 1956 года мы решили провести переговоры с «непримиримыми» о наведении порядка с присутствием Имре Надя, который выкручивался как мог; и казалось нам, что мы достигли чего-то общего, а именно то, что надобно прекратить смуту и успокоить народ, не допустить всеобщего пожара всей Европы.
До этого мы уже дважды встречались с Яношем Кадаром, которого «друзья» Венгрии запрятали за решетку. Впоследствии Надь, Лившиц, Вилдан и некоторые «патриоты» Венгрии были арестованы, остальная рыбешка поменьше сработала «дай бог ноги», и что поразительно, климат политический стал меняться на глазах, а после того как Янош Кадар 14 сентября выступил среди кипящего народного котла на сооруженной наспех трибуне, Будапешт как бы замер от неожиданности, увидев, что Янош Кадар жив и его «коммунисты не убили». Всем становилось ясно, что распространяемый агентами западных спецслужб слух об убийстве Яноша Кадара был специально подброшен, чтобы вызвать всеобщее негодование.
Практически с 14 сентября Янош Кадар возглавил венгерское руководство. Затихал народный гнев, и сами люди уже подсчитывали убытки по всему венгерскому государству. 19 сентября мы объехали с Ю.В. Андроповым весь Будапешт. Следы смуты были заметны всюду и во всем, но уже наводился порядок. Убирались улицы и другие территории, загроможденные обезумевшим народом, подогретым продуманной пропагандой. Подобное происходит всюду и в любой стране, где воинственно-разрушительный империализм пытается захватить власть и поработить страну и ее народ. И Венгрия в 1955–1956 гг. не была исключением из этого правила.
Моя затянувшаяся командировка закончилась только 10 октября 1956 г., но я уже предполагал, что таких командировок будет очень много, если не внести некоторые коррективы в работе СВПК СССР. 11 октября я вернулся в Москву и сразу отправился к Жукову. Доложил, как обстоят дела, что порядок практически восстановлен, и Янош Кадар взял бразды правления в Венгрии в свои руки, а руки, я почувствовал, у него не слабые, нервы крепкие. Я спросил Г.К. Жукова, удалось ему или нет договориться с Хрущевым крепче сесть на стул начальника управления
«Нет!» — с досадой сказал тогда Георгий Константинович.
Я передал Г.К. Жукову копию протокола совещания у Даллеса, на котором присутствовали Эйзенхауэр, Трумэн и некоторые высокопоставленные чиновники из президентского окружения, на котором обсуждались итоги XX съезда ВКП(б), «разоблачение» Н. С. Хрущевым культа личности Сталина. Решения этого съезда у противников СССР, которыми были Даллес, Эйзенхауэр и Трумэн, вызывали не только удовлетворение, но и восторг. На этом совещании было принято решение пересмотреть работу ЦРУ, со смещением ее усилий на развязывание вражды, а впоследствии и войны между СССР и Китаем.
— Никиту Сергеевича надо бы ознакомить с этим, наломал он дров, — говорю я, — черт знает этих политиков, вместо ума у них в «котелках» одни булыжники.
Только я проговорил эти слова, как звонит Хрущев. «А вместе со Скороходовым можно? Приехал? Хорошо, мы выезжаем».
Мы еще обменялись с Жуковым насчет нашей стратегии в разговоре у Хрущева, особенно на тот случай, если будет присутствовать там Булганин. Решили, что если Булганин будет у Хрущева, то я, поздоровавшись с Хрущевым, сразу уйду. Когда зашли к Хрущеву, то я заметил в нем большие перемены — и в его лице, и в действиях: он был грустный и вялый, хотя пытался показать нам свое расположение и проявить обычное гостеприимство.
Поздоровались мы с Никитой Сергеевичем, он мне сказал:
— С приездом, мне Кадар звонил и очень тобой доволен. Говорит, «молодой да ранний». Говорит, «еще бы денек и меня бы не было в живых, но Скороходов всех опередил. Говорит, что наводят порядок и заверил, что наведут. Поработали хорошо! Спасибо, — поблагодарил Хрущев.
Я передал ему копию протокола совещания Даллеса с переводом на русский язык.
Он живо прочитал, положил бумаги на стол, молча встал и начал ходить так же молча вдоль своего кабинета. Мне вначале показалось, что он хочет открыть дверь и выставить нас с Жуковым за дверь.
Я не выдержал и сказал:
— Никита Сергеевич, теперь уже поздно расстраиваться, слово не воробей, а вы целую стаю ворон вверх подняли, и я уверен, без Булганина, Вышинского и Микояна тут не обошлось…
Хрущев продолжал молчать.
Тогда я снова заговорил, что мне пора поехать в Казахстан домой: семья ждет, а я болтаюсь здесь.
Хрущев как бы очнулся и заговорил:
— Сынок, тебе надо бы вместе с семьей перебираться в Москву.
Я на это предложение ответил отрицательно. Помолчал, потом высказал откровенно:
— Теперь, — говорю, — Мао Цзе Дун вас и на порог Китая не пустит, и сам сюда не приедет. Его теперь в Москву только связанным можно привести.
Я имел в виду, конечно, съезд КПСС с разоблачением культа личности Сталина.
Г.К. Жукова такой смех разобрал, даже Хрущев начал смеяться. Я сидел и ничего не мог понять: то ли они смеются надо мной, то ли над той лужей, в которую посадил Хрущев нашу дипломатию и дружбу между Китаем и СССР.
Когда смех прекратился, Хрущев проговорил: