Заговор Сатаны. Исповедь контрразведчика
Шрифт:
Я попросился на прием к Брежневу, который 14 августа меня принял и пригласил Суслова. Когда я их ознакомил с нашим решением и показал фотокопии отзывов в США о положении дел в СССР под руководством Брежнева и Суслова, то Михаил Андреевич, сразу не раздумывая, согласился уйти в отставку. Но Леонид Ильич впал в истерику и назвал меня чуть ли не фашистом. «Подождите», — говорит, «как вы запоете без меня». Несмотря на то что даже Суслов стал Брежнева уговаривать уйти в отставку, Леонид Ильич никаких доводов положительно не воспринимал. «Я еще вас всех переживу», — высказал он мне в лицо с укоризной.
Потерял я полтора часа на уговоры и доводы, но так ни с чем и ушел.
На второй
Как обычно поздоровались, я им рассказ о беседе с Брежневым и Сусловым. Не скрыл и того, что Брежнев назвал меня чуть ли не фашистом и почти выдворил из кабинета. Что касается Суслова, то он, наоборот, одобрил наше решение и тоже помогал мне уговорить Брежнева об отставке, по своей отставке он сразу дал согласие.
Мы прогулялись по лесу, и тогда мне начали рассказывать Андропов и Щелоков, что в тот же день, 14 августа 1977 г., когда я ушел от Брежнева, тот пригласил их к себе и начал настоятельно требовать, чтобы они меня арестовали и поместили в институт Склифосовского, как буйно помешанного. Эту цель Брежнева я знал и раньше, но чтобы он отдал приказ на мое уничтожение, это я слышал впервые.
Тогда я спросил: «И что же мы будем делать?» Прошли еще 50 метров молча, потом Келдыш произнес: «Придется терпеть капризы этого болвана».
Контрразведка работала в своем прежнем режиме, мы знали, кого к нам готовят для переправки из США, Англии, Германии, Бельгии и даже из Люксембурга. Всех мы гостеприимно встречали и проводили с ними «братские» беседы. Некоторые возвращались обратно к себе с «дэзой», а некоторые — особенно надменно вели себя ЦРУшники — а потому с ними редко расходились по человечески. Даже перевербовывать эту дрянь было неприятно.
С Брежневым я прекратил всякие контакты, а он моей персоной и не особенно интересовался, даже Андропову по моему поводу высказывался так: «Кума с возу — кобыле легче». Но уже шел 1978 год, и наши ребята сфотографировали М.С.Горбачева в Англии в сопровождении начальника ПГУ КГБ В.Я. Крючкова. Там же была установлена встреча Горбачева с Маргарет Тэтчер. Встреча и основные переговоры проводились в особо закрытом режиме.
После возвращения Горбачева из Англии, мы зашли к Брежневу и доложили о факте встречи Горбачева с Тэтчер. Попросили разрешения у Брежнева арестовать как Горбачева, так и Крючкова. Такая была установка, что секретарей ЦК и начальников Управлений КГБ подвергать аресту без разрешения Брежнева запрещалось. Брежнев долго жевал свои вставные зубы, убеждая нас, что они ничего противозаконного не совершили. Сказал и то, что в Англию он направлял их лично. Когда я его спросил: «Почему такие поездки не согласованы с КГБ?», то он вызывающе ответил: «Я посчитал эту процедуру необязательной». Мы долго перетягивали канат законности и доказывали правоту каждого из нас, но Брежнев пригласил медиков и уехал в «Кремлевку» на лечение. Разумеется, он был по-настоящему больным человеком, и ему требовалось это лечение на постоянной основе, но на этот раз он легко и демонстративно избавился при помощи медицины от нашего визита и наших вопросов.
Разумеется, через две недели нам уже было известно все о визите Горбачева к Тэтчер. Первое: Брежнев его послал на показ к английскому премьеру и для знакомства Тэтчер с его, Брежнева, преемником. Второе: Горбачев знал, зачем он ехал, и уже тогда пообещал Тэтчер: «Когда я возглавлю СССР, то через годполтора перед вами предстанет
В больницу к Брежневу мы не поехали, когда же Андропов пригласил к себе Крючкова и спросил, почему последний нарушил инструкцию при выезде за рубеж, то Крючков ответил: «Я выполнял приказ и установку Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Брежнева». Вот перед таким тупиком мы были поставлены Брежневым, как руководство КГБ, так и руководство СВПК СССР.
Пошли мы посоветоваться к М.А.Суслову, но застали его в таком состоянии, что говорить с ним о таких серьезных вопросах просто нельзя было — это все равно, что выстрелить в него этим вопросом. Мы знали, как он болезненно переживал подобные вещи. Поэтому мы поговорили кое о чем, пожелали выздоровления и ушли.
Практически власть в Советском Союзе в 1988–1989 гг. оставалась ничьей.
Косыгина сменил Тихонов. ЦК КПСС возглавляли два больных старика, а по республикам ютились их «шестерки». Как КГБ, так и СВПК работали с полной нагрузкой. Внутриполитическая ситуация в СССР постепенно, но верно обострялась. Западные спецслужбы умело использовали ситуацию, всюду велась, почти в открытую, пропаганда антисоветизма и антикоммунизма. Произвол и анархия наполняли все пространство Советского Союза. 19 марта 1981 г. я не выдержал и пошел к Брежневу, принял он меня без особой радости, но и без ненависти. Я ему начал докладывать обо всей анархии, которая творится на всем пространстве Советского Союза, однако Брежнев сидел и что-то бурчал себе под нос. Но наконец, он проговорил:
— Посмотрите, что без меня будет еще хуже в сто раз.
В Госснабе и его отделениях взятки и поборы превратились в повседневность и повсеместность. Госплан и его отделения работали спустя рукава, почти не анализируя темпы роста или спада производства и производительности труда в народном хозяйстве СССР. Трудовая и производственная дисциплины резко разваливались, пожалуй, за исключением ВПК, хотя и здесь уже шло какое-то тихое разложение. По НИИ АН СССР антисоветизм и антикоммунизм распространялся по нарастающей.
В марте 1979 г., по договоренности с В.В. Гришиным, я под видом командировки во Владивосток, вылетел в КНР, США, Германию, Кубу и потом Канаду, чтобы прозондировать и услышать от своих ребят из СВПК, как за рубежом на данный момент относятся к нам и с каких позиций. Всюду информация о творящемся беспределе в СССР, даже в ФРГ, воспринималась с тревогой и сожалением. Зато агрессивный империализм торжествовал! Глуповатый Рейган едва уже не считал себя владыкой всей Вселенной.
Вернулся я в Москву в июле 1979 г. Мне никого не хотелось ни видеть, ни слышать! Мне казалось даже и то, что Ахромеев, Андропов, Щелоков и Гришин со мной не откровенны, а ведут двойную игру между мной и Брежневым.
Навестил я в палате «Кремлевки» Суслова М.А. Он выглядел совсем плохо, руки его были холодные, подбородок дрожал, и он едва выговорил:
— Простите меня, генерал, за мою черствость к вам, в одно время я ошибался, а сейчас сочувствую вам и вижу, как вам тяжело.
Больше он ничего не смог выговорить, зарыдал и залился слезами. Я пожал ему руку и ушел, едва сдерживая слезы сам. Поехал к Андропову и застал их там всех: Андропова, Гришина, Щелокова и Ахромеева, они почти в один голос проговорили: «Знаем, что в Москве, но никак не найдем». Я попросил по рюмашке коньяка или еще, что есть. Быстро все это организовали, опрокинули по одной, и я стал им обо всем рассказывать: где о нашем бедламе в СССР кто и как думает. Рассказал, что навестил Суслова в больнице и как он разрыдался, увидев меня, и как просил прощения за предыдущие годы. Поговорили обо всем, решили выехать в Архангельское и решить, что предпринять.