Заговор Ван Гога
Шрифт:
У Эсфирь засосало под ложечкой. Во рту пересохло так, что она едва сумела выдавить слова:
– А мой… мой отец признался?
– Нет. Во всяком случае, никому из властей. Продолжал настаивать, дескать, пробираясь на юг, он в районе Маастрихта встретил какого-то беженца, который и обменял ему эту табакерку на еду и кое-что из вещей. К концу лета дела в семье пошли из рук вон плохо. Незадолго до Дня труда ваша мать тайком вывезла вас из Чикаго в Нью-Йорк, а оттуда самолетом в Тель-Авив. Едва сойдя с трапа, она попросила убежища для вас обеих, а затем и вовсе отказалась от американского гражданства. Она упорно не желала объяснять причины такого загадочного поведения и категорически утверждала, что не имела никакого понятия о роли Сэмюеля Мейера во время войны. Единственное, что она могла
– Но ведь обратная высылка запрещена «Законом о возвращении»!
– Возможно, они просто блефовали, – ответил Хенсон. – Впрочем, не забывайте, что несколькими годами позже израильтяне не впустили Мейера Лански, знаменитого мафиозо. За неделю до слушаний пришли неожиданные известия из деревушки Шантери, что рядом с Женевой. Оказывается, газета «Интернэшнл геральд трибьюн» перепечатала обвинения против вашего отца, и они попали на глаза местному инженеру, который припомнил кое-какие рассказы своих родителей. Судя по всему, человек по имени Стефан Мейербер пересек франко-швейцарскую границу в тысяча девятьсот сорок пятом году. Обычно таких людей депортировали немедленно. К примеру, несколькими годами ранее швейцарцы, бывало, отправляли назад даже евреев, на верную смерть в Германию. Однако человек, именовавший себя Мейербером, уже стоял чуть ли не на краю могилы. Он попытался подкупить деревенские власти, предлагая им некое драгоценное распятие, которое, как потом выяснилось, в свое время было похищено при разграблении чьей-то коллекции в Авиньоне. К моменту своего появления в Шантери этот человек уже бредил и кашлял кровью вследствие жестоких побоев. Дня через четыре он умер.
Хенсон доверительно наклонился к Эсфири.
– Деревенские решили, что он либо оказался жертвой преступления, либо его избили в отместку, как нередко случалось в освобожденных странах. И тогда они сделали фотографию этого человека на смертном одре. Он был похоронен в могиле для бедных, и на этом бы история закончилась, кабы не то самое распятие и воспоминания инженера. Перед лицом довольно веских доказательств о кончине Мейербера власти отказались от обвинений в адрес вашего отца. Отмечу, что многие эксперты считали смерть Мейербера простым спектаклем, возможно, даже не без помощи симпатизирующих швейцарцев. Однако у них не имелось никаких фактов, приемлемых в суде. Такие группы, как «Die Spinne» [3] , «Одесса», да и все прочие организации скрывающихся нацистов изрядно преуспели в подобных инсценировках. Как бы то ни было, интерес к распутыванию загадки Сэмюеля Мейера заметно угас на фоне вьетнамских событий, не говоря уже о пресловутой кнопке, которой сверхдержавы стращали друг друга.
3
Паук (нем.).
У Эсфири сверкнули глаза.
– Вы сами-то верите, что мой отец был Мейербером?
Хенсон не стал прятаться от ее пылающего взгляда:
– Да, мисс Горен, боюсь, что верю.
Она вскочила со стула и сделала несколько неловких шажков, пытаясь размять многострадальные, покрытые синяками мышцы.
– Это идиотизм.
– Почему? Вам что-то рассказал отец?
– Ничего он мне не рассказывал. Возможности такой не было… Нет, это же надо! Пролететь тысячи миль – и вот здравствуйте вам! Вы что, всерьез полагаете, будто моя мать позволила бы военному преступнику разгуливать на свободе? Ей было четырнадцать, когда ее избили во время Кристаллнахта. В Освенциме она выжила только потому, что стала забавой, личной игрушкой какого-то офицера. После освобождения попала в руки советских солдат, и трое суток ее насиловали. И после всего этого она закрыла бы глаза на Мейербера? Да вы бредите!
Хенсон поежился, слушая подробности из биографии Розы Горен. Тщательно взвешивая слова, он возразил:
– Нам кажется, что она просто хотела вас уберечь…
Эсфирь замерла.
– Как
Эсфирь вновь молча отвернулась к окну и оперлась рукой о спинку стула.
– Нет, – ответила она наконец. – Нет, и еще раз нет. Я бы сообщила куда следует. Про родного отца. Я не такая, как мать, – она сильнее меня. Была сильнее.
Долгая пауза. В голове все кружилось и летело кувырком. Затем в тишине понемногу начал проявляться привычный шум больницы. Дежурная медсестра вызывает врача… В коридоре поскрипывает чье-то инвалидное кресло…
Хенсон осторожно подал голос:
– Думаю, вы недооцениваете свои силы. Вспомните, вы вышли против мужчины с пистолетом, имея в руках только баллончик с краской и отвертку.
– Ага. Как странно, что он улизнул. По всем правилам, я должна была его уложить.
Хенсон прямо взглянул в ее широко распахнутые темные глаза.
– Мне кажется… поправьте, если я ошибаюсь… мне кажется, вам хочется узнать правду о своем отце. Какой бы она ни оказалась.
– Мне надо к четырем в аэропорт, – тоскливо сказала Эсфирь.
– Самолеты «Эль-Аль» летают каждый день, – ответил Хенсон. – В конце концов, мир не так уж велик.
Глава 3
«ОНА»
Полторы недели минуло с того дня, как Эсфирь впервые поднялась на веранду дома напротив стадиона «Ригли-Филд». Хенсон сорвал бумажную полоску, которой была опечатана дверь, отпер замок и шагнул назад, поджидая, пока Эсфирь не зайдет внутрь первой. Та на миг замерла в нерешительности, затем ступила через порог и остановилась в прихожей, прислушиваясь к странной тишине опустевшего жилища. В воздухе стоял неприятный тяжелый запах, напоминающий паленую шерсть. Не покидая прихожей, Эсфирь заглянула на ведущую наверх лестницу. Солнечные лучи, бьющие через маленькое окошко над площадкой второго этажа, нарисовали на выцветших обоях нечто вроде треугольного многоцветного герба. Пошатнувшись, девушка на миг зажмурила глаза.
– Что с вами? – обеспокоился Хенсон, придерживая ее за локоть.
– Кажется, дело было куда жарче, чем мне помнилось, – со вздохом сказала она, увидев гостиную.
– Ого! – в свою очередь удивился Хенсон, проследив за ее взглядом. – Это что-то новенькое. Не иначе двуногие крысы наведались?
Деликатно подвинув Эсфирь себе за спину, он мягко ступил в комнату. Кто-то тщательно и систематически перевернул здесь все вверх ногами. Старый диванчик и кресло Мейера опрокинуты, подушки вспороты и вывернуты наизнанку, фотографии сорваны со стен, их рамки разломаны на части… Из перевернутых тумбочек все ящики вытащены и раскиданы перед батарей… Досталось даже оконным занавескам.
Хенсон пригнулся и, задрав правую штанину, извлек пистолет из потайной кобуры.
– Стойте у двери. На любой шум немедленно бегите на улицу и жмите «звездочку», потом «один». – И с этими словами он протянул ей свой мобильник.
Эсфирь с интересом понаблюдала, как он скользит вдоль стены, кидает взгляд на ведущие в подвал ступеньки и перемещается в глубь гостиной. «Я ему сто очков вперед дам», – подумала она и шагнула назад, чтобы не светиться мишенью в дверном проеме. Болезненный туман, еще цеплявшийся за ее сознание, стряхнуло в один миг, словно кто-то повернул выключатель. Все чувства настороже, готовы отреагировать на любой шорох в этом стареньком доме. Дубовые половицы скрипят и потрескивают, как старческие суставы. Должно быть, это Хенсон обходит другие комнаты. Впрочем, никаких иных звуков, выдающих присутствие человека, не слышно.
– На кухне та же картина, – доносится быстрый шепот. – Полный разгром.
Хенсон возвращается и, вскинув пистолет повыше, поднимается по лестнице на второй этаж.
Над головой звуки шагов, в такт пульсу ноют раны. Проходит еще несколько минут, и Хенсон появляется на верхней площадке. Пистолет болтается у бедра в разочарованно повисшей руке.
– Там тоже?
– А-а, да… Ваш знакомый явно не дурак.
Эсфирь опустила глаза и, будто впервые увидев, уставилась на свои пальцы. Почему они так дрожат?