Заговор Ван Гога
Шрифт:
Хенсон проследил за ней взглядом. Вторая спальня оказалась столь же пыльной, как и подвал. Стены не знали свежей краски уже много лет. В низенькой тумбочке белого цвета не оказалось ничего, кроме мотка проволоки. У двери валялась перевернутая картонная коробка, служившая, видимо, местом хранения одежды, ворох которой лежал рядом. В углу под толстым слоем пыли находилась еще одна большая коробка, и когда Эсфирь приподняла ее, то сначала подумала, что нашла какую-то деревянную клетку. Сообразив через секунду, что на нее смотрит миниатюрная кроватка, девушке стало ясно, чем была эта комнатушка. Это ее
«Все, что ты можешь, это только причинить ей боль».
– Подвижки есть? – В дверном проеме появился Хенсон.
Она покачала головой.
– Остается только чердак. Я и сам мог бы справиться…
– Нет уж, – сказала она. – Я тоже пойду.
Хенсон распахнул низенькую дверцу, и глазам предстала узкая, крутая лестница из деревянных ступенек. Он повернул старомодный, еще бакелитовый выключатель, и над ними загорелась желтоватая лампочка. Светлый оттенок дерева напомнил девушке древние лестницы Иерусалима, что еще остались в Старом городе.
Голые балки на чердаке создавали впечатление, будто они попали в чрево какого-то зверя. Грубо обтесанные доски устилали только часть пола. Дальше между стропилами зияли пустоты, прикрытые потолочной дранкой расположенных ниже комнат.
– Коробки какие-то, – заметил Хенсон. Их оказалось только три, все открыты и перевернуты.
– Сплошная пыль, – сказала Эсфирь, разглядывая паутину на решетке слухового окна, приходившегося на уровне бровей. – Должно быть, он редко сюда поднимался.
Хенсон тем временем едва не раздавил какой-то тазик.
– Э-э, да у него крыша течет, – сказал он, щуря глаза на древний и, конечно, неработающий светильник, подвешенный к кровельному скату.
Провода, изолированные матерчатой оплеткой и удерживаемые на месте керамическими бобышками, шли по стропилам через весь чердак.
– Не вздумайте трогать, – предупредила Эсфирь.
– Да ну, их сто лет как отключили, – сказал Хенсон и в доказательство ткнул пальцем влево. Там, свисая с одной из жил, покачивался закрытый зонтик.
– Ничего я здесь не вижу, – продолжил он, дойдя до последней половицы и осторожно переступив на не-обшитые балки, ведущие к слуховому окну. – Ого, у него тут летучие мыши жили…
Эсфирь присела на корточки, желая покопаться в ворохе вещей, вываленных из опрокинутой коробки. Так, несколько простеньких женских платьев. Она подтащила другой ящик поближе к свету и обнаружила в нем десятки магнитофонных бобин. На коробочках написаны чьи-то имена.
– Когда-нибудь слышали такое имя, Рейнхард? – спросила она.
Хенсон остановился, пожал плечами и, выпрямившись, ударился головой о кровлю.
– Тьфу ты, черт!
– Поосторожней там, – посоветовала она. – Как насчет Биксби… нет, Бикс Бейдербек?
– Немцы? –
– Да нет, только радио на кухне и телевизор в гостиной.
– Что ж, придется взять с собой.
Он повернулся к девушке, все еще потирая ушибленный лоб. Затем, неуклюже переступая по узенькой балке, пошел назад из темноты.
– Текс Бенек, – прочитала вслух Эсфирь. – Джимми Лансфорд. Это что за немцы с такими именами, Текс и Джимми?
– А! – сообразил Хенсон. – Это же ребята из «Биг Бенда»! Джанго Рейнхард. Еще мой отец… – Тут он едва не оступился, но, отчаянно взмахнув руками, сумел-таки остаться на ногах.
Затем, дотянувшись до электропроводки, снял с нее висевший зонтик, чтобы с его помощью удерживать равновесие, как акробат на проволоке.
Только девушка хотела заметить, что ему повезло не получить удар током, как Хенсон перепрыгнул на доски настила и приветственно помахал зонтиком.
– Что такое? – тут же сказал он недоуменно и заторопился поближе к свету.
Теперь Эсфирь тоже могла видеть, что его так заинтриговало. Внутри, вокруг стержня была обмотана какая-то коричневая бумага. Хенсон отогнул кусочек и увидел под ним еще какую-то бумагу, на этот раз очень толстую. Хотя нет, это холстина, плотная и жесткая.
– Ага! – воскликнул он и принялся торопливо вытаскивать находку. Мешала зонтичная ручка. Промучившись полминуты, Хенсон наконец отломил ее, а затем вытряхнул рулон на пол.
– Что это? – спросила Эсфирь.
Хенсон упал на колени, с наслаждением подтянул рукава повыше и принялся не спеша разворачивать холст. Глазам предстала характерная масляная поверхность, рыжевато-желтые пряди… Мужской портрет?
Когда рулон оказался развернут полностью, Хенсон плюхнулся задом на пол.
– Чтоб мне провалиться, – тихо сказал он. – Нет, чтоб мне провалиться…
– Картина? – спросила Эсфирь. – Это картина, да?
– Если я не ослеп окончательно, – раздалось в ответ, – это Ван Гог…
Девушка прекрасно разобрала слова, но, убей бог, не могла взять в толк, что бы это значило.
Она еще подыскивала правильный вопрос, который помог бы выяснить смысл происходящего, как внизу раздался сильный хлопок, а вслед за ним ухнул раскатистый гром. Весь чердак словно приподняло дюйма на два и тут же бросило вниз, как самолет в воздушную яму. Из-под ног неожиданно выбило пол. Хенсон опрокинулся на спину и замахал конечностями, напоминая перевернутого жука. Эсфирь же швырнуло ничком, она ловко приземлилась на руки и сразу подумала про рану на голове.
– Что за шутки! – воскликнул Хенсон.
Эсфирь же отлично разобралась в характере взрыва:
– Какой идиот открыл газ?!
Хенсон лихорадочно вскарабкался на ноги и ошарашенно уставился на пол.
– Пошли! – скомандовал он мигом позже. Сбежав по лестнице до половины, он вдруг словно споткнулся. – Картина!
Эсфирь заторопилась назад и схватила холст. В воздухе уже явственно попахивало дымом.
Хенсон осторожно приоткрыл дверь с чердачной лестницы. С первого этажа валили огненные клубы. Опаляя лицо немыслимым жаром, навстречу полицейскому метнулось ревущее пламя, облизывая своим желтым языком коридорные стены. Хенсон едва успел захлопнуть дверь.