Загробный

Круковер Владимир Исаевич

Я чисто механически коснулся увесистой палки лома. То, что лежало, шевельнулось и опять издало тот самый звук.

И вдруг я понял, что это кошка. И что лом проходит через ее тело.

– - Кто это ее?
– спросил я хрипло.

В горле почему-то пересохло, а лицо горело, будто мне надавали пощечин.

– - Подыхает, - как-то выразительно сказал Васька, - не будет теперь мяукать под окнами. Ты не бойся, она ни чья, бродячая.

Я попятился. Я пятился, пока не вышел из сарая.

И, когда шел домой, казалось, что я иду задом наперед, что я продолжаю

пятиться, и что этот сарай никогда не кончится.

Дома никого не было.

Я вспомнил бабушку и с какой-то взрослой ясностью осознал, что никогда ее больше не увижу. Что она умерла.

Потом решительно прошел в детскую, в комнату братьев, достал из Мишиного шкафа (куда мне было запрещено лазить) пневматическую винтовку (которую мне строжайше было запрещено трогать), коробку пулек, с трудом согнул ствол, чтоб поршень наполнился сжатым воздухом, вставил пульку и пошел на кухню.

Окна кухни выходили во двор. Я подставил табуретку, открыл окно, тщательно прицелился одним глазом, прищурив второй, и выстрелил в Ваську.

Я не мог попасть, с такого расстояния легкая пулька просто бы не долетела. Да и звук от воздушки был тихий, пукающий.

Но я вновь переломил ружье и вновь выстрелил.

И я стрелял бы еще, если бы за моей спиной не появился Миша (я не слышал, когда он вошел).

Миша растерялся от наглости младшего брата, забрал ружье, закрыл окно. Потом он посмотрел мне в лицо и растерялся еще больше. Он впервые видел такое лицо у своего брата, он даже не знал, что у малышей могут быть такие лица.

И Миша не сказал родителям про ружье и про мое преступление.

Потому что Миша, хоть и был на десять лет старше, еще не познал, что такое смерть и что такое ненависть.

У него было легкое детство.

17

Воспоминания - всегда ерш. Из смешного и серьезного, из грустного и светлого, из "да" и "нет", из "ага" и "ого!" Этот ерш, порой, пьянит не хуже вина.

Когда Красная шапочка встретила вместо Волка меня она страшно удивилась.

– - Куда идешь, Красная шапочка?
– важно спросил я.

– - К бабушке, - ответила Красная шапочка по инерции, - она заболела.

– - Покушать ей несешь?
– продолжил допрос я.

– - Естественно, - сбилась с продуманного ответа Красная шапочка.

– - А волков не боишься?
– грозно спросил я.

– - Боюсь, - сказал Красная шапочка, - но что делать, так в сказке.

– - Сказка - ложь, но в ней намек, - процитировал я, - добрым молодцем урок.

– - Вы что несете?
– спросила учительница.
– В сказке такого текста нет.

– - Но он же не Волк, - возмущенно сказала Красная шапочка, - он - Вовка.

– - Вова, ты что делаешь на сцене?
– сказала учительница.

– - Я хочу играть в пьесе, - сказал я.
– Только не Волка, а - себя.

– - Так не положено, - сказала учительница.
– И вообще, Красную шапочку играет Лиза Застенская, а Волка играет Сидоров. Где Сидоров?

– -

Тут я, - сказал толстый Сидоров, пряча конфету, полученную от меня за щеку, - мы с Вовочкой поменялись, и у меня зуб болит.

Учительница посмотрела на толстую щеку Сидорова:

– - Да у тебя же флюс, тебе к врачу надо.

– - Еще чего, - гордо сказал Сидоров и убрал конфету из-за щеки.

– - Теперь нету флюса, - жалобно сказала учительница.

– - Не будет тебе Волка, - тихо сказал на сцене я Красной шапочке. Глупости все это, волки не разговаривают. Лучше вместо него буду я.

– - Но ты же не можешь меня съесть, - заметила Красная шапочка.
– Вовочки детей не едят.

– - Как знать, - загадочно сказал я, - всяко бывает.

– - Где твой флюс?
– не унималась учительница.

– - Какой такой плюс?
– отбивался толстый Сидоров...

...Запись в дневнике: "Ваш сын сорвал репетицию спектакля, прошу родителей зайти в школу".

18

Я в детстве был трусоват. Я и сейчас трусоват. Но несколько раз бывали в моей жизни, когда трусить было еще опасней, чем проявлять смелость. И я ее проявлял. От страха.

Странно устроен человек, когда он маленький. Все смеются, а мне плакать хочется. Бывает наоборот. А иногда, когда волнуюсь, слезы сами текут. Или задыхаться начинаю, особенно, если поплачу. Хочу что-то сказать, а вместе со слезами сопли текут и горло что-то сжимает, одно иканье получается.

Так же и со смехом. Нападет порой смех в такой серьезной ситуации, что все на меня ошеломленно смотрят. А я смеюсь.

Папа говорил, что это истероидный смех, для разрядки нервного напряжения. Но я никогда истеричным не был, истерики - это любимое занятие ябеды Клавки. Как начнет визжать ни с того, ни с чего. Или рыдать, будто на могилке Неизвестного солдата.

Нет, маленький человек устроен не совсем правильно. И странно. Хотя от этих странностей не только вред бывает.

Попал как-то я в неприятность. Мы с Лизой из школы шли, ее портфель нес. И захотел я Лизе стрекоз показать. В старом котловане, где когда-нибудь построят дом, после дождя получилось настоящее озеро, и над ним летали громадные стрекозы с крыльями из слюды. Они летали совершенно бесшумно, не то что мухи или жуки, и выписывали над неподвижной водой разные фигуры. Как будто фантастические самолетики с махающими крыльями. Махолетики.

И тут у самого котлована нас встретило трое больших мальчишек.

Я немного знал этих мальчишек, они водились с Васькой. А Ваську я не любил, побаивался и, после страшного случая с кошкой, вообще обходил его стороной.

Каков Васька - таковы его друзья. Мальчишки сразу окружили нас, дернули Лизу за косичку и стали громко говорить всякие гадости.

– - Смотри, какой ухажер, - сказал один, с рыжей челкой.

– - Этот пацан из Васькиного двора, - сказал второй.
– Он что, девчатник?