Загубленная жизнь Евы Браун
Шрифт:
А тем временем в Мюнхене, ничего не зная об этой встрече, в студии Гофмана работала по восемь часов в день простодушная, влюбленная Ева со свежим личиком, на много лет моложе соперницы. С ней, невинной и податливой, наверное, было хорошо в постели, и, самое главное, она не собиралась осложнять ему жизнь. Девятнадцатилетняя фрейлейн Браун, ласковая и послушная, подходила Гитлеру. Он, если и не влюбился, то уже привязался к ней. Высокомерная фрау Квандт, с другой стороны, потребовала бы обручального кольца и общественного признания. Она не относилась к тем женщинам, кого можно взять в любовницы, а затем бросить, но определенно могла быть ему полезна. Сразу же угадав возможности Магды, он поделился мыслями со своим другом Отто Вагенером: «Эта женщина могла бы играть важную роль в моей жизни, даже если я на ней не женюсь. Во всех моих деяниях она могла бы олицетворять женское начало, дополняющее мое мужское». И многозначительно добавил: «Какая жалость, что она не замужем».
Конечно, он мог опасаться, что Магду не обманет его напыщенный вид и она разглядит неуклюжего
Следующие месяцы Геббельсы вели себя, как помешанные друг на друге новобрачные, что чрезвычайно раздражало их друзей. Путци Ганфштенгль язвительно заметил: «Магда кличет: «Ангел мой!» — и кто же выскакивает из-за угла, как не дьявол собственной персоной, даже козлиные копыта у него имеются».
Роскошные апартаменты в доме № 3 на Рейхсканцлерплатц превратились в салон Гитлера, и в скором времени Магда Геббельс взяла на себя обязанности официальной хозяйки его приемов. Ее даже почти что признавали первой леди Германии, хотя по праву звание принадлежало Эмми Геринг, поскольку ее муж стоял в партийной иерархии выше Геббельса. Статная Эмми, бывшая актриса, не обладала светским лоском Магды, однако разделяла ее страсть ко всему величественному. Женщины на «Горе» даже иногда называли ее за глаза «королевой-матерью». Предполагаемое соперничество между двумя женщинами порождало бесчисленные толки среди тех, кто любил посплетничать о Гитлере, но ни Эмми, ни кто-либо другой не пытались всерьез равняться с фрау Геббельс. Белла Фромм, берлинский репортер светской хроники, писала: «Эмми не интриганка, а добрая женщина и прекрасная мать… Ее чудесные светлые волосы заплетены в толстую косу, уложенную венцом вокруг головы, ее большие голубые глаза излучают нежность и покой. Она любит носить просторные платья, которые делают ее еще круглее и пышнее… Полная противоположность Магде Геббельс, тощей, злонравной стерве».
Магда стала бесценным приобретением для фюрера — это была, возможно, единственная женщина, чей ум и суждения он принимал всерьез. С течением лет ее верность и преданность не поколебались ни на йоту, но она то и дело отпускала обидные колкости в адрес его приспешников и особенно их напыщенных жен. Любовницу Гитлера она презирала и открыто унижала. Как-то раз, рассказывает Путци Ганфштенгль:
Ева приехала на нюрнбергский партийный съезд в очень дорогой шубке. Магда Геббельс, считавшая, что это ей,и ни одной другой женщине, Гитлер должен оказывать внимание, имела неосторожность обронить пренебрежительное замечание, которое привело фюрера в ярость. Магде отказали от канцелярии на несколько месяцев. Гитлер вознаграждал ее [Евы Браун] преданность своим покровительством.
Ева провела большую часть лета 1935 года в Бергхофе. К тому времени она уже успела полностью осознать, какую угрозу представляет Магда Геббельс. Она ездила с семьей и Гертой в Баден-Баден и Бад-Шахен, где между «лечебными процедурами» каталась на водных лыжах. Ева никогда не упускала случая заняться спортом, особенно новым.
В Бергхофе Ева благоразумно выказывала почтение Магде, зная, что враждовать с ней опасно. Однако значимым представляется тот факт, что в ее альбомах среди почти двух тысяч снимков, запечатлевших даже ненавистных ей людей — Бормана, например, — нет ни одной фотографии фрау Геббельс. Правда, однажды, согласно одной вполне правдоподобной истории, Ева отплатила ей той же монетой. Ева и фрау Геббельс, бывшая на последнем месяце беременности, находились одни в комнате. Магда сказала: «Фрейлейн Ева, завяжите мне, пожалуйста, шнурки. Я не могу наклониться». Ева позвонила в колокольчик и промурлыкала вошедшей горничной: «Не будете ли вы так любезны завязать шнурки госпоже?» И вышла из комнаты. Это был один из редких моментов, когда Ева выпускала коготки, и в данном случае вполне справедливо. Похоже, ее вообще раздражали беременные женщины. Фрау Винтер вспоминала, что к 1944 году «Ева сделалась очень своенравна, особенно с теми, кого считала слабохарактерными. Однажды в Бергхоф приехала фрау Борман, едва оправившаяся после родов. Она чувствовала себя неважно, но не могла пойти спать, пока не разойдутся гости. Ева попросила кофе, затем молока. Молоко ей не понравилось, так что пришлось Герде Борман идти за другой чашкой».
Гитлер позволял Еве больше, чем другим. Ей сходили с рук поддразнивания и упреки в его адрес, за которые Магду
«Ты фальшивишь, — сказала она, — надо вот так». И насвистела правильную мелодию.
«Ничего подобного, у меня вышло вернее», — ответил фюрер.
«Спорим, я права», — поддела Ева.
«Ты же знаешь, что я не буду спорить. Все равно ведь платить придется мне», — справедливо заметил Гитлер.
«Ладно, давай послушаем пластинку, услышишь сам», — предложила Ева. Дежурный адъютант поставил хрупкую пластинку на проигрыватель, и оказалось, что Ева права. Она торжествовала.
«Да, ты права, — сдался Гитлер. — Неправ композитор. Будь он так же музыкален, как я, сочинил бы по-моему».
Мы все рассмеялись, но думается мне, что Гитлер вовсе не шутил.
То, что Ева порой дерзила ему, является доказательством не только их близости, но и подспудной борьбы за власть, лежащей в основе многих устоявшихся союзов. Умение поддерживать в нем интерес и постоянно оживлять отношения делает честь ее эмоциональной чуткости. Их интимный мир был куда сложнее, чем можно предположить, хотя Алоис Винбауэр подошел близко к истине, написав в мемуарах о семье Браун: «В отношениях Гитлера и Евы присутствовал ярко выраженный элемент игры — возбуждающей и дерзкой, в которую гордая и проницательная женщина умеет играть с наслаждением». Ева иногда использовала их собак в качестве предлога для этой игры, добавляющей пикантности в совместную жизнь мужчины и женщины, даже если мужчина — Гитлер. Они в шутку соревновались за первенство своих собак. Собаки не ладили между собой, рычали и дрались, так что в комнате могли находиться либо два скотчтерьера Евы, Негус и Штази, либо Блонди, но не все вместе. Терьеры Евы застывали, словно геральдические животные, по обеим сторонам ее кресла, в котором она сидела, поджав под себя ноги, пока Гитлер говорил или спал. «Любящий собак фюрер иногда был вынужден вступаться за свою драгоценную овчарку и смиренно просить: «Можно я приведу Блонди, только на минуточку?» Ева Браун выводила своих собак, и Блонди получала разрешение войти». Блонди была собакой одного хозяина, никогда не подводила Гитлера, и он ее обожал. И все же он позволял двум вредным черным собачонкам Евы сидеть в тепле, пока несчастная, недоумевающая Блонди тосковала на террасе Бергхофа. Подобная уступка с его стороны дорогого стоит. И в очередной раз доказывает недооцененную власть Евы.
Гитлер был фанатично предан своим эльзасским овчаркам. Блонди, его любимица, была породистой собакой, красивой и умной. Обитатели Бергхофа поговаривали, что он любит ее больше, чем Еву. По крайней мере, на людях он точно проявлял больше нежности к своей собаке, лаская и целуя ее. Он научил Блонди нескольким трюкам и с удовольствием хвастался ее способностями. Порой она вела себя совсем как человек. На нескольких фотографиях Гитлер и Блонди смотрят вдаль через деревянную решетку, и позы их до смешного похожи. Она опирается лапами на прутья, а он наклоняется вперед, чтобы насладиться панорамой. На Рождество 1939 года ему подарили еще одну овчарку, девятимесячного щенка, которого он назвал Вольф. Но хотя Вольф вырос красивым темным псом, ему не удалось вытеснить Блонди из сердца Гитлера, и он редко появляется на фотографиях.
Гитлер требовал от собак рабского повиновения. Если Блонди не спешила выполнять его команду, ее ждало наказание в виде суровой порки. Потом он смягчался и бросался тискать скулящее животное с дурацкой приторной нежностью, приоткрывая ту уязвимую сторону натуры, которую немецкий народ так любил в себе и в нем. Его отношение к собакам раскрывает и жестокость, и слащавую сентиментальность. Сентиментальность, как подчеркнул Майкл Берли, «является самым недооцененным и самым существенным свойством нацистской Германии». Соответствующее немецкое прилагательное r"uhrseligпереводится как «тот, чью душу легко тронуть». Она совершенно иррациональна, в ней отсутствуют моральная или духовная твердость и какое бы то ни было чувство соразмерности. Всхлипывающий ребенок, отверженное или побитое животное, даже сломанный цветок трогают сентиментальную душу больше, чем судьба людей, подвергнутых мукам голода, пыткам и насилию. Жестокость — ее сиамский близнец. Две эти крайности уживались в Гитлере. Он упорно отказывался замечать страдание, причиняемое его расистской политикой. Он даже не навещал солдат, раненных на войне, которую он развязал и намеренно затягивал.
В долгосрочном союзе баланс постоянно меняется и развивается. Ева всегда оставалась в подчиненном положении, но в некоторых ситуациях Гитлер, нарушая собственные правила, позволял ей тешить себя иллюзией первенства (как в примере с собаками). В подобную игру играть могут только два безусловно доверяющих друг другу человека, чьи потаенные чувства не могут быть открыто выражены на публике, но требуют какого-то внешнего проявления. Отношения между полами зачастую представляют собой сложную борьбу за превосходство, и в паре любовник/любовница расстановка сил не всегда такова, как кажется. Значительная доля взаимного притяжения заключена в неоднозначности верховенства, во власти молодости и красоты над пожилым мужчиной, в интригующей секретности. Секретность — оружие обоюдоострое. Любовник ожидает от любовницы послушания и верности, оплачивая ее счета, давая деньги на одежду, покупая ей подарки. Но чем она занимается, пока он выполняет свой долг перед обществом, остается мучительной тайной, как Гитлер выяснил, сделавшись покровителем Гели.