Загубленная жизнь Евы Браун
Шрифт:
О том, что он делал долгими часами, запершись с верхушкой партии и военными, Ева имела примерно столько же представления, сколько малыш, машущий на прощание ручкой папе, уходящему утром на работу. Ежедневное расписание Гитлера в Бергхофе практически никогда не менялось. Тем, кому приходилось придерживаться этого расписания вместе с ним, оно, должно быть, казалось невыносимо однообразным и скучным. По утрам царила тишина, жизнь замирала, пока не проснется Гитлер, что случалось обычно около полудня (один Борман с семи утра трудился в своем кабинете, составляя график фюрера, сортируя и проверяя его бумаги, решая, кого из посетителей ему следует принять). После пробуждения Гитлера начиналась суета: люди приходили и уходили, непрерывно звонил телефон. Кажется поразительным, что фюреру удавалось составлять колоссальные планы, затрагивающие жизнь (и смерть) миллионов, всего за несколько часов ежедневной работы без помощи современных
Хайнц Линге объявлял, что стол накрыт, обращаясь к Еве Браун со словами: «Милостивая сударыня, фюрер поведет вас всех на обед». Гитлер, заранее знавший, кого будет сопровождать к столу, подавал даме руку; Ева принимала руку Бормана — этот порядокникогда не менялся. Вслед за ними направлялись по широкому коридору и сворачивали за угол в столовую остальные пары. Гитлер занимал место во главе стола напротив окна. Слева от него садилась Ева Браун, рядом с ней — Борман. Напротив них сидели почетный гость или гость, превосходящий остальных по рангу, и его супруга. Обед обычно продолжался около часа, а затем фюрер выходил на послеобеденную прогулку.
Блюда, особенно для важных гостей (в таких случаях Евы, разумеется, за столом не было), готовились из свежайших продуктов с огорода или образцовой фермы Бергхофа, к столу подавались превосходные немецкие вина. Трапеза заканчивалась в три часа пополудни, иногда даже позже, после чего либо Гитлер и Ева потихоньку удалялись в спальню «вздремнуть после обеда», либо он вел группу друзей и нескольких должностных лиц из своей личной канцелярии по усыпанным гравием тропинкам, вдоль которых ненавязчиво выстраивались охранники Бергхофа, через сосновую рощу, вниз к Чайному домику, на чашечку кофе или, после четырех часов, на вечернее чаепитие. Гитлер называл такую двадцатиминутную прогулку «зарядкой для собак», и, как правило, это был его единственный выход на улицу за целый день.
Чайный домик стоял на скале под названием Моосланеркопф, на краю небольшого каменистого плато — естественного обзорного пункта. В хорошую погоду Гитлер и Блонди сидели на скамейке, обозревая панораму. Если день проходил в узком кругу друзей, Ева могла сидеть или стоять рядом или же фотографировать его в приватной обстановке. Далеко внизу петляла изгибами река Ахе, по берегам которой, словно спичечные коробки, были рассыпаны деревянные домики.
Чайный домик был уродлив снаружи и претенциозен внутри. Мраморные стены большой круглой комнаты украшали золотые инкрустации. Половину одной стены занимали огромные окна. Почти все помещение загромождал длинный низкий стол. Вокруг него стояло десятка два мягких кресел. Те, что пошире и поглубже, предназначались для фюрера. По левую руку от него устраивалась Ева Браун, с другой стороны — почетные гости, а Чайный домик тем временем наполнялся ароматом свежего кофе. Гитлер пил яблочный или тминный чай и уговаривал своих гостей попробовать только что испеченный яблочный торт и всевозможные маленькие пирожные. Часа два все потягивали кофе, жевали сладости и болтали о пустяках. Мало-помалу Гитлер начинал клевать носом в своем кресле, после чего окружающие продолжали беседу шепотом. Когда он просыпался, притворяясь (как часто делают любители дневного сна), что вовсе не дремал, а думал с закрытыми глазами, бронированный «мерседес» или сделанный для него по специальному заказу черный кабриолет «фольксваген» отвозил его наверх в Бергхоф. Ева предпочитала уходить одна со своими собаками, так как, присоединись она к остальным, ей пришлось бы плестись в самом конце, как простой секретарше или телефонистке, несмотря на то, что она, быть может, всего два часа назад занималась любовью с Гитлером. Как ни удивительно, большинство людей, не принадлежащих к ближайшему окружению, принимали этот фарс за чистую монету, и до конца войны всего
Ужин, который подавали к полуночи, а то и позже, в зависимости от того, сколько длились вечерние совещания Гитлера, во многом походил на обед. Обычно он состоял из холодного мяса с салатом, жареной картошки с тушеным мясом или яйцами, лапши с томатным соусом и сыра. Возможно, под влиянием диеты Гейлорда Хаузера, невероятно популярной в тридцатых годах, Гитлер любил свежевыжатые соки из овощей и фруктов, круглый год выращиваемых в теплицах Оберзальцберга. Гитлер ел довольно много, быстро и даже на своей спартанской диете набирал вес. (Как бы скудны ни были его основные блюда, в промежутках между ними он продолжал поглощать кремовые пирожные.) После ужина все обыкновенно смотрели фильмы, заранее выбранные Гитлером и Евой из списка немецких, американских и британских новинок. (Цензуру игнорировали.)
В обязанности Евы входило убеждать фюрера отдохнуть и следить за тем, чтобы он расслаблялся и получал удовольствие от болтовни и смеха своей излюбленной компании. Во время совершенно неформальных вечеров он предпочитал находиться в обществе своих придворных шутов, в особенности Генриха Гофмана и Макса Амана (последний некогда был старшиной его роты, а потом стал его личным банкиром), давних друзей, которым прощались любые вольности.
«Я очень привязан к Гофману, — как-то сказал Гитлер. — Когда Гофмана нет рядом несколько дней, я скучаю по нему». Один из гостей подобострастно воскликнул: «О мой фюрер, профессор Гофман был бы счастлив это слышать!» На что Гитлер ответил: «Да он прекрасно сам знает. Он вечно меня высмеивает. Настоящий «комик без улыбки», и всегда ухитряется выискать жертву. Эта троица — Гофман, Аман и Геббельс — как сойдется вместе, так хохочет без умолку». [Норман Камерон. «Застольные беседы Гитлера»]
Какой сюрприз — обнаружить Геббельса в числе любимых остряков фюрера.
Гитлер любил пересказывать историю об автомобильной прогулке с Гофманом в двадцатых годах:
Гофман купил новую машину, «форд», и настаивал, чтобы я испытал ее вместе с ним. Я сказал: «Нет, Гофман, ни за что не поеду с вами кататься».
Но он не отставал от меня, так что я наконец сдался, и мы тронулись с Шеллингштрассе. Уже наступил вечер, к тому же шел дождь, а Гофман разгонялся на поворотах, как последний болван, чуть не задевая углы зданий, и не замечал перекрестков.
«Гофман — говорю я, — осторожнее, вы водите как психопат! Это же очень опасно».
«Да нет, мой фюрер, вам просто так кажется, потому что вы не пили. Если бы вы приняли стаканчик-другой красного вина, как я, то ничего бы и не заметили».
Тогда я вышел из машины и никогда больше с ним не ездил.
Гитлер понятия не имел об оргиях «профессора» Гофмана в Вене и Мюнхене и о том, насколько отвратительным его находят все остальные. Ева Браун была единственным человеком, осмеливавшимся критиковать товарища старых добрых дней. Она говорила:
«Поведение Гофмана постыдно, ты должен что-то с этим сделать. Он вечно пьян и закатывает пиры, в то время как люди голодают».
Гитлер защищал старого друга, говоря: «Гофман был отличным парнем в прошлом, когда, еще стройный и гибкий, неутомимо работал со своей допотопной, неуклюжей камерой. Он безгранично предан мне». [Траудль Юнге, «До смертного часа»]
И все же он призвал Гофмана к порядку. Тот угомонился, но ненадолго, и его обжорство, пьянство и оргии скоро возобновились.
Альберт Шпеер тяготился монотонным и предсказуемым распорядком дня, но считал его неизбежным вследствие магнетической харизмы Гитлера.
Ему нравилось находиться в окружении близких за обедом, на прогулках, во время чаепития, а затем ужина, просмотра фильмов и долгих разговоров у камина — посиделки длились до поздней ночи, до двух часов, а то и дольше. <…> Но хотя эти долгие вечера утомляли и со временем становились все скучнее, мы были молоды, сильны и остро осознавали, какая честь нам выпала — принадлежать к кругу избранных.
Никому не разрешалось удалиться к себе или выйти в другую комнату, чтобы посплетничать в более свободной обстановке, сыграть в карты или потанцевать. Даже вечно беременные жены не имели права уйти спать пораньше. Гитлер считал членов этого кружка своими друзьями, но ни о каких откровенных разговорах и шутках и речи быть не могло. Единственной дозволенной Гитлером формой дискуссии являлся монолог… его монолог. Он мог обладать незаурядным талантом оратора, но мышление у него было банальное, и собеседником он был никудышным. В кругу близких его пламя угасало, и он не только не завораживал слушателей, но надоедал им до смерти, особенно постоянным гостям, вынужденным слушать все это по сто раз. Его секретарь Криста Шрёдер рассказывала: