Захребетник
Шрифт:
Считалось, это помогает исцелению.
Большинство обитателей приюта предпочитало уединение. Для желанного одиночества устроители "Горних высей" постарались создать все условия – за счет клиентов, или их родственников, людей не бедных. Пешеходные дорожки и дикие тропинки ветвились, разбегаясь в разные стороны и уводя в укромные уголки, созданные природой. Медленно выздоравливающие или столь же медленно угасающие "горняки", как постояльцы звали сами себя, тут имели возможность без помех любоваться суровыми красотами Ботоцев.
Целебный воздух, прохлада
Впрочем, не одни только люди населяли приют. Мало кто знал, что в домике на северной окраине, за рощицей вечнобагряных кленов, второй месяц обитает гарпия Лиля с сожженными молнией крыльями. Зато псоглавца Доминго, быстро идущего на поправку после удара копьем в бок, знали все, ибо людского общества он не чурался.
В данный момент Доминго вольготно расположился в беседке позади трапезной. Он любил после ужина отдать должное превосходному элю, который варили в пивоварне "Горних высей". Компанию псоглавцу составил виц-барон Борнеус, недавно контуженный на Чацком турнире – человек дородный, громогласный и чересчур веселый для подобного места. Также эль дегустировал лейб-скороход Йован Сенянин, пострадавший от неудачного магического опыта – чью ауру, умбру и прочие тонкие структуры личности (вкупе с расшатанными нервами!) приводили в порядок здешние волхвы-медикусы.
Купол из кованых прутьев делал беседку похожей на звериную клетку. По идее, со временем прутья должен был обвить плющ, превратив железный скелет в уютный шатер. Плющ, однако, еще не вырос, что троицу любителей эля нисколько не смущало.
Так даже удобней глазеть по сторонам.
– А я вам говорю: долго он не протянет! – горячился виц-барон, брызжа пеной из своей кружки на собеседников. – Не жилец, верьте моему слову!
– Врешь! – гавкнул в ответ псоглавец. – Он сильный. Справится…
– Славный ты парень, Доминго. И в гончих разбираешься, и в борзых, и в волкодавах. А в нашем брате – ни уха, ни рыла, уж извини за прямоту…
Словно подслушав их разговор, на тропинке, ведущей к Мраморному утесу, показался человек. Он шел неспеша, чуть прихрамывая, опираясь на трость из палисандра. Ветер трепал седые волосы и края шерстяной накидки, в которую зябко кутался идущий.
Первым его заметил лейб-скороход.
– Тише, господа! Неудобно…
Виц-барон поперхнулся очередным аргументом, закашлялся, пуча глаза и багровея лицом. Доминго же фыркнул и продолжил лакать эль длинным розовым языком, слегка разинув пасть. Клыки псоглавца вызывали уважение, а то и зависть.
Не взглянув в сторону спорщиков, человек миновал беседку и скрылся за поворотом. Казалось, он сгинул в гуще буйно разросшихся кустов дружинника, усыпанных темно-багровыми, похожими на капли крови, ягодами.
– Нет, не жилец, –
– А я стихи люблю, – сообщил вдруг Доминго, отставив кружку. – Тоскливые. Слушаешь – и выть на луну охота…
– Но ты ж их вслух не читаешь?
– Не читаю, – грустно согласился псоглавец. – Голос у меня для стихов скверный. Зато выть умею мастерски. Душевно. Показать?
– Не надо! – поспешил упредить псоглавца скороход. – Лекари браниться станут. Скажут: что это вы, как на покойника…
– Ладно, не буду. А этот… Выкарабкается. Есть в нем что-то наше… Даром, что смурной.
Виц-барон, ничуть не убежденный словами псоглавца, с сомнением покачал головой и взялся за кувшин.
Идти было трудно. Левую икру прихватывала судорога, но он с упрямством механизма двигался по тропинке, налегая на крепкую трость. Если б еще не дрожь в руках… Тело самовольничало: каждая часть – со своими причудами, и неизвестно, что вздумает заартачиться в следующий момент.
Он справится. Это пройдет. Когда-нибудь пройдет.
Он ни о чем не жалеет. Что сделано – то оплачено.
Все честно.
Джеймс добрался до подножия утеса, где любил проводить свободное время. Досуга у него теперь имелось с избытком. Присев на замшелый камень, он достал томик стихов аль-Самеди – подарок Азиз-бея. С книгой он практически не расставался, выучив чеканные строки наизусть.
Особенно часто вспоминалась "Касыда об Источнике Жизни".
– Скалясь с облучка кареты, что ж вы, годы, так свирепы? На таком, как я, одре бы не лететь, плестись шажком — Сбит стрелою пестрый стрепет, смолк травы душистый лепет, Смутен жизни робкий трепет, хрупок прах под каблуком…– Хрупок прах под каблуком, – повторил Джеймс.
И некоторое время сидел молча.
Смеркалось. Ветер шелестел в соснах. Вдали, над Старыми Ботоцами, копился закат, похожий на кубок из оникса с нелепым пятном-кровоподтеком. Наконец Джеймс поднялся и отправился дальше, к Шегетскому озеру. Девятьсот тридцать семь шагов от дома до утеса. На сто восемьдесят шагов больше – от утеса до кромки воды. Два раза каждый день, утром и вечером. Ему нужно больше двигаться. Разминать ноги, заставлять работать непослушные мышцы – что бы там ни говорили лекари.