Захватывающее время
Шрифт:
– И что?
Она переводит взгляд на фляжку.
– Можно мне еще немного?
– Еще?
Она кивает. На этот раз она делает маленький глоток. Убедившись, что никаких последствий нет, она делает глоток побольше.
– Очень даже ничего, – говорит она. – Все внутри обжигает, но ничего.
– Ага, хорошая штука. – Я тоже отпиваю из фляжки. – Итак, что это за дело, которое для тебя так важно?
– Ну, я об этом никому не рассказывала, даже своей подруге Кристал. В общем, я очень-очень хочу жить со своей сестрой в Сент-Луисе и поступить в тот колледж,
Я спрашиваю себя, почему это такой большой секрет. На первый взгляд, абсолютно нормальное желание.
– Не вижу причин, почему бы у тебя не получилось. У тебя вполне приличный аттестат.
– Дело не в аттестате, за я него не волнуюсь. Дело в моей семье. Мама говорит, что я должна остаться здесь и помогать ей с газетами, счетами и всем прочим. Здоровье у нее не такое, как прежде, сердце пошаливает. Через пару лет на мое место сможет заступить брат, а до этих пор мне придется учиться в муниципальном колледже.
– Ты что, шутишь, да? – я таращусь на нее, изумленный тем, что она говорит, но она продолжает смотреть на черную воду. – Это тебя, такую гениальную, с выдающимися способностями, мама заставляет поступать в муниципальный колледж? Это недопустимо. Ты должна ехать в Сент-Луис к своей сестре tour de suite [31] .
Она принимается объяснять положение дел. У ее сестры, Эмбит, был страшный скандал с матерью из-за ее желания поступить в колледж, и теперь они почти не разговаривают. Эмбит получает стипендию, но все равно должна работать полный день, чтобы было на что жить. Так что мать изо дня в день рассказывает Эйми жалостливые истории о том, как погибнет семья, если она перестанет работать на «газетном» маршруте.
31
Немедленно (франц.).
А еще есть Кристал Криттенбринк, которая собирается поступать в Университет Оклахомы. Университет всего в двадцати милях отсюда, и она рассчитывает на то, что Эйми будет рядом и останется ее лучшей – и, вероятно, единственной, – подругой.
Я не выдерживаю:
– Ну и ну, все эти люди хорошо тебя обработали!
– В каком смысле?
– Они, знаешь ли, почему-то считают, что ты Атлант, который должен держать на своих плечах весь мир. Но ты не Атлант. Ты такая, как есть. У тебя есть собственные проблемы, которые надо решать. Вот что тебе надо делать. Но сначала глотни виски, чуть-чуть, маленький глоточек.
– Зачем?
– Доверься мне.
– Ладно. – Она берет фляжку и отпивает. – Ого, жжется.
– А теперь повторяй за мной: «Слезай с моей шеи, ты, проклятая Кристал Криттенбринк».
– Что?
– Просто повтори.
Она повторяет, но произносит фразу мягко, без «проклятой». Меня это не устраивает.
– Нет, – говорю я ей. – Ты должна произнести это искренне, так, словно на самом деле так думаешь, и обязательно с «проклятой». Ругательные слова на сто процентов
– Может, мне лучше еще выпить?
Я подаю ей фляжку, она делает довольно большой глоток и еще одну попытку. На этот раз в ее голосе присутствуют некоторые эмоции, но я понимаю, что в плане ругательных слов с ней нужно еще работать. Поэтому я велю ей повторить фразу, только громче, и сам подаю пример, крича во весь голос:
– Слезай с моей шеи, ты, проклятая Кристал Криттенбринк!
Она повторяет, но я требую: «Громче», и она по-настоящему кричит. Я понимаю, что ей от этого становится хорошо, потому что она выкрикивает фразу еще раз, уже без моих понуканий, и ее слова фейерверком разлетаются над озером и вспыхивают яркими огоньками.
– Слезай с моей шеи, ты, проклятая Кристал Криттенбринк!
– Слезай с моей шеи, ты, чертов Рэнди!
– Мама, слезай с моих проклятой и чертовой шеи! Можно в буквальном смысле увидеть, как все мерзкие червяки сомнений, устроившие гнездышко у нее в животе, вылетают вслед за каждым громким криком. Мы кричим все громче и громче, пока не начинаем хохотать, да так, что едва не валимся в воду. Я впервые вижу, чтобы она так хохотала. На это стоит посмотреть, это такое же чудо, как Эйфелева башня или как самая большая на свете луговая собачка.
– Хорошо, правда?
– Нет, – отвечает она, – здорово!
– А теперь нужно сделать еще кое-что. Выкричать еще одного человека.
– Кого?
– Парня, который разбил тебе сердце.
– Какого парня?
– Как, ты хочешь сказать, что еще ни один парень не разбивал тебе сердце, да?
Она смотрит вдаль и постукивает пальцами по коленке.
– Да ладно, – говорю я. – Не может быть, чтобы у тебя до семнадцати лет не было хотя бы захудаленького романа.
Проходит несколько мгновений, прежде чем она отвечает.
– Если честно, то у меня ни с кем не было отношений.
– Ну, я не о глубоких, сложных отношениях. Я имею в виду какого-нибудь чувака, с которым ты гуляла.
Она опускает взгляд на свои руки.
– Мальчики никогда меня так не воспринимали.
– О чем ты говоришь?
– Парни не видят во мне предмет своего внимания, понимаешь? Не считают меня красивой и вообще.
Это жестоко. Я в том смысле, что ослепительной красавицей ее не назовешь, но она и не горгулья.
– Ты с ума сошла? – спрашиваю я. – Разве ты не заметила, как Коди Дэннис и Джейсон Дойл увивались вокруг тебя?
– Ничего они не увивались.
– Увивались. Ты очень милая. Смотри: у тебя тонкие изящные бровки, пухлые губки. Ты сексуальна.
– Ну, конечно. – Эта девчонка категорически отказывается встречаться со мной взглядом. – Ты говоришь все это только потому, что ты хороший.
– Я? Хороший? Ты шутишь? Никакой я не хороший. Я просто говорю серьезно. Если бы я говорил несерьезно, разве я сделал бы вот так?
Я поворачиваю ее к себе и целую. Совсем не по-братски, это не вежливый чмок хорошего парня, а самый настоящий глубокий французский поцелуй со всеми полагающимися к нему приправами.