Заир
Шрифт:
Комиссар молчит. Я настаиваю, но он ничего мне не отвечает.
Спрашиваю, может ли она ездить по миру со своим паспортом? Отчего же нет - раз она не совершила никакого преступления, то имеет право в любой момент покинуть страну или вернуться сюда.
– Значит, не исключено, что ее уже нет во Франции?
– Вы полагаете, она бросила вас из-за того, что вы ей изменили?
Это вас не касается, отвечаю я. Комиссар, секунду помолчав и посерьезнев, говорит, что мой арест был необходим - таков порядок, - но по-человечески он мне очень сочувствует. У него тоже есть жена, и, хотя ему не очень нравятся мои книги (Ах, вот как! Он, оказывается, знает, кто я! Не такой невежда, каким кажется!), легко может поставить себя на мое место
Ну, и что я должен теперь делать? Он протягивает мне свою визитку - "если что узнаете, звоните" - знаю, знаю, видел в кино, и меня это не убеждает, полицейские всегда знают больше, чем говорят.
Он спрашивает, не случалось ли мне встречать того молодого человека, с которым в последний раз видели Эстер. Отвечаю, что знаю его имя - кличку, прозвище, псевдоним, - но лично с ним не знаком.
Он спрашивает, как складывалось наше супружество. Отвечаю, что мы с Эстер - уже десять лет вместе и что проблем у нас не больше и не меньше, чем у других пар, и это обычные проблемы.
Он спрашивает - со всевозможной деликатностью, - не было ли у нас в последнее время разговоров о разводе, не собиралась ли моя жена оставить меня. Отвечаю, что эта тема не возникала вовсе, хотя - и опять же как у всех супругов - случались время от времени и споры, и ссоры.
Время от времени или часто?
Я же ясно выразился, говорю я: "Время от времени".
Он спрашивает - еще деликатней, - подозревала ли Эстер о том, что я завел роман с ее подругой. Отвечаю, что переспал с ней в первый и последний раз в жизни. Какой там роман, тут и говорить не о чем, просто день выдался какой-то хмурый, скучный, и заняться после обеда было нечем, а игра в обольщение неизменно воскрешает нас к жизни, вот мы и оказались в постели.
– Вы оказались в постели, потому что день выдался хмурый?
Меня так и тянет сказать, что вопросы подобного рода выходят за рамки расследования, но мне надо заручиться поддержкой комиссара - и сейчас, и на будущее, - и ведь, в конце концов, невидимое учреждение под названием Банк Услуг всегда оказывалось мне очень полезно.
– Бывает. Женщина ищет сильных чувств, мужчина - приключений, и вот - пожалуйста... Наутро оба делают вид, будто ничего не произошло, и жизнь идет своим чередом.
Он благодарит, жмет мне руку, говорит, что в его мире все не так гладко. Есть и скука, и уныние, возникает и желание переспать с приглянувшейся тебе женщиной, однако воли своим чувствам давать не принято, и никто не делает того, о чем думает или чего хочет.
– Должно быть, у художников нравы куда свободней, - замечает он.
Я отвечаю, что мир, к которому он принадлежит, мне известен, но я не хочу углубляться сейчас в сравнения того, как по-разному мы с ним воспринимаем род людской. И в молчании жду, когда он сделает следующий ход.
– Кстати о свободе... вы можете идти, - говорит комиссар, немного разочарованный тем, что писатель продолжать беседу с полицейским отказывается.
– Теперь, после личного знакомства с вами, прочту ваши книги: я сказал, что они мне не нравятся, но, по правде говоря, я их не читал.
Не в первый и, надо думать, не в последний раз слышу я эту фразу. Что ж, по крайней мере, у меня появился еще один читатель. Прощаюсь и выхожу.
***
Итак, я - свободен. Из тюрьмы выпустили, жена исчезла при загадочных обстоятельствах, на службу к такому-то часу приходить не надо, я общителен, знаменит, богат, и если Эстер в самом деле меня бросила, ей очень скоро отыщется замена. Я - свободен и независим.
Но что есть свобода?
Мне следовало бы понимать смысл этого слова, потому что большую часть своей жизни я был свободы лишен. С детства отстаивал я свободу, добивался ее как самого главного сокровища. Боролся с родителями, которые хотели, чтоб я стал не писателем, а, например, инженером. Боролся с одноклассниками, которые с самого начала пытались сделать
Боролся - хоть и не одолел в этой борьбе - за девочку, которую любил в отрочестве и которая любила меня; в конце концов она поверила родителям, твердившим, что у меня нет будущего, и мы расстались.
Боролся с "агрессивной средой" журналистики: мой первый хозяин заставил меня три часа ожидать приема, а внимание на меня обратил лишь после того, как я начал рвать в клочки книгу, которую он читал: взглянув на меня с изумлением, он увидел перед собой человека, способного проявить упорство и дать отпор врагу, а эти качества совершенно необходимы хорошему репортеру. Боролся за идеалы социализма и загремел в тюрьму, вышел оттуда и продолжал бороться и чувствовал себя героем, отстаивающим права рабочего класса, - но тут услышал "Beatles" и решил, что рок намного интересней Маркса. Боролся за любовь своей первой, и второй, и третьей жены. Боролся за то, чтобы обрести смелость расстаться с первой, со второй и с третьей, потому что любовь минула, а я должен был идти вперед, чтобы найти ту единственную, которая явилась в этот мир для встречи со мной, - ни первая, ни вторая, ни третья ею не были.
Боролся, чтобы решиться бросить работу в газете и приняться за рискованное предприятие - начать свою книгу, зная при этом, что в моей стране литературой прожить не - возможно. От этой затеи я отказался через год, сочинив больше тысячи страниц, казавшихся мне абсолютно гениальными по той причине, что даже я сам не понимал написанного.
И покуда я боролся, люди вокруг меня с жаром говорили о свободе, и чем больше защищали они это единственное в своем роде право, тем глубже увязали в рабстве - одни были рабами родителей, другие - супружеского союза, при заключении коего обещали оставаться вместе "до гробовой доски", рабами режима и строя, рабами званых обедов с теми, кого не желаешь видеть. Рабами роскоши, и видимости роскоши, и видимости видимости роскоши. Рабами жизни, которую не сами себе выбрали, но которой вынуждены были жить, ибо кто-то долго убеждал и наконец убедил их, что так будет для них лучше. И вот так тянутся для них дни и ночи, неотличимые друг от друга, и слово "приключение" можно лишь прочесть в книжке или услышать с экрана неизменно включенного телевизора, а когда оно возникает перед ними в нежданно распахнувшейся двери, говорят: "Неинтересно. Не хочу".
Да откуда ж им знать, хотят они или нет, если даже ни разу не попробовали?! Но что толку вопрошать - на самом деле они страшатся любых перемен, способных встряхнуть привычный уклад.
Комиссар сказал: "Вы свободны". Да, я свободен и сейчас, и был свободен за решеткой, потому что по-прежнему выше всего на свете ставлю свободу. Да, разумеется, это заставляло меня порой пить вино, которое приходилось мне не по вкусу, делать то, что оказывалось не по нраву и чего я впредь делать не стану; и от этого на теле моем и на душе - множество шрамов, и я сам наносил людям раны - пришло время, когда я попросил у них прощения, ибо с течением времени понял: я могу делать все что угодно, кроме одного: не дано мне заставить другого человека следовать за мной в моем безумии, в моей жажде жизни. Я не жалею о перенесенных страданиях, я горжусь своими шрамами, как гордятся боевыми наградами, я знаю, что цена свободы высока - так же высока, пожалуй, как цена рабства, и разница всего лишь в том, что ты платишь с удовольствием, с улыбкой, пусть даже эта улыбка - сквозь слезы.