Заир
Шрифт:
– Наполеон, Александр Македонский, Данте. Он назвал бы и других, но ведь меня больше всего интересовал дар ясновидения этого вашего юноши. Как его, кстати, зовут?
– Его имя вам ничего не скажет. Уверен, что вас ждут другие пациенты, а потому не будем отвлекаться. Продолжайте, пожалуйста.
– Ученые, изучавшие тексты Священного Писания, уверены, что эпилептиком был апостол Павел. Они основываются на том, что на пути в Дамаск он увидел рядом с собой ослепительный свет такой силы, что упал наземь, ослеп и несколько дней не мог пить и есть. В медицинской литературе это считается "поражением височной доли мозга".
– Церковь, вероятно,
– Я и сам с этим не согласен, но так сказано в медицинской литературе. Существуют также эпилептики, у которых развивается так называемая "ауто деструкция". Это - случай Ван Гога, который описывал свои судорожные припадки как "внутренние бури". В больнице Сен-Реми, где он лежал, один из санитаров был свидетелем такого припадка.
– Но Ван Гог сумел через свои картины превратить страсть к саморазрушению в перевоплощение окружающего его мира.
– Есть гипотеза, что Льюис Кэрролл создал "Алису в стране чудес", чтобы описать свей болезненные состояния. Черная дыра, куда в начале книги проникает Алиса, хорошо знакома большинству эпилептиков. Путешествуя по "Стране чудес", Алиса видит летающие предметы и чувствует, что ее собственное тело как бы лишилось веса, - это еще одно точное описание ощущений во время припадка.
– Получается, что эпилептики - люди художественно одаренные?
– Вовсе нет. Когда художники обретают известность, их творчество в конце концов увязывается с болезнью. Meдицинская литература пестрит упоминаниями о писателях, у которых было подозрение на эпилепсию или даже подтвержденный диагноз. Это - Мольер, Эдгар По, Флобер. У Достоевского первый приступ случился в девять лет; он писал, что эти состояния иногда вносят в его душу величайшее умиротворение, а иногда вызывают тяжелую подавленность. Ради бога, не относите это к себе - не считайте, что после того, как попали под мотоцикл, у вас тоже может развиться эпилепсия. Науке такие случаи пока не известны.
– Я ведь сказал, что речь не обо мне.
– В самом ли деле этот юноша существует или вы напридумывали все это, потому что решили, что в тот миг, когда вы сошли с тротуара на мостовую, то лишились чувств?
– Все наоборот - я терпеть не могу искать у себя симптомы. Каждый раз, как мне попадается медицинский справочник, я начинаю чувствовать признаки всех описанных там болезней.
– Вот что я хочу сказать вам, только, пожалуйста, не истолкуйте мои слова превратно: по моему мнению, ваш несчастный случай пошел вам на пользу - вы стали гораздо спокойней, не похожи на одержимого. Ну, разумеется, близость смерти помогает жить лучше. Так сказала ваша жена, когда отдала мне выпачканный в крови лоскуток ткани - я с ним не расстаюсь. Хотя я ведь врач и ежедневно нахожусь рядом со смертью.
– Она не объяснила, зачем дает вам этот лоскуток?
– Она нашла хорошие слова, чтобы описать то, что я делаю по профессиональной необходимости. Сказала, что я способен сочетать технику с интуицией, дисциплину - с любовью. Упомянула про солдата, который перед смертью попросил взять его гимнастерку, разорвать ее на кусочки и разделить их между теми, кто искренне пытается увидеть мир таким, каков он есть. Полагаю, что и у вас, написавшего эти книги, тоже имеется этот лоскуток ткани.
– Нет.
– А знаете почему?
– Знаю. А вернее, начинаю понимать.
– Я ведь не только ваш врач, но и друг, и потому позвольте дать вам совет. Если этот юноша-эпилептик утверждает, что может угадывать будущее,
***
Загреб, Хорватия.
6:30 утра.
Мы с Мари сидим перед замерзшим фонтаном: весна в этом году, как видно, решила вовсе не наступать - прямо из зимы перенесемся, наверно, в лето.
Весь день я давал интервью и больше уже не в силах говорить о новой книге. Журналисты задают те же вопросы, что и всегда: читала ли ее моя жена (отвечаю, что не знаю), не кажется ли мне, что критика ко мне несправедлива (что-что?), не шокировало ли "Время раздирать и время сшивать" читателей тем, как выставлена напоказ моя личная жизнь (писатель всегда пишет только о себе), будет ли по этой книге снят фильм (в тысячный раз отвечаю, что фильм этот мысленно снимает каждый из моих читателей и что я отказался продавать права на экранизацию), что я думаю о любви, почему пишу о любви, что сделать, чтобы обрести счастье в любви, любви, любви...
Когда окончилась пресс-конференция, по издавна заведенному ритуалу начался ужин с издателями. За столом - важные люди, которые всякий раз, как я подношу вилку ко рту, прерывают это движение неизменным вопросом: "Где вы черпаете вдохновение?" Я пытаюсь есть, но мне надо быть обаятельным, надо разговаривать, исполнять роль знаменитости, рассказывать что-то занятное, производить впечатление. Я знаю, что издатель - герой: никогда ведь не узнаешь заранее, распродастся ли тираж, а торговать бананами или мылом - дело куда более надежное, у бананов или мыла нет тщеславия и непомерного эгоцентризма, они не жалуются, что рекламная компания плохо организована или что в таких-то и таких-то магазинах нет книги.
После ужина всегдашний маршрут: мне хотят показать все, что есть в этом городе, - памятники, исторические достопримечательности, модные бары. И обязательно будет всеведущий гид, забивающий мне голову разнообразными сведениями, а я должен делать вид, будто внимательно слушаю, и время от времени задавать вопросы, чтобы показать - мне интересно. Я видел едва ли не все памятники, музеи, достопримечательности во многих городах мира, где побывал с очередной книгой, - и не помню решительно ничего. В памяти остается нечто неожиданное - встречи с читателями, бары, улицы, на которых оказываешься случайно: наугад свернул за угол - и увидел чудо.
Однажды я даже задумал написать такой путеводитель, где были бы только карты городов, адреса отелей, а все остальное - чистые страницы: тогда каждому человеку пришлось бы самому разрабатывать свой собственный единственный и неповторимый маршрут, открывать для себя монументы, и рестораны, и прелестные уголки - они есть в каждом городе, но о них не пишут, потому что "история, которую нам преподносят" не снабдила их пометкой "посетить обязательно".
Я уже бывал раньше в Загребе. И этот фонтан, хоть он и не упомянут ни в одном путеводителе, важнее для меня всего прочего: он - красив, я наткнулся на него случайно, и он связан с житейской историей. Много лет назад, когда я был молод и бродил по свету просто так, в поисках приключений, мне повстречался хорватский художник, и какое-то время мы путешествовали вместе. Потом я собрался в Турцию, а он - домой, и мы простились вот здесь, выпив по бутылке вина и обсудив все, что встретилось нам, - религию, женщин, музыку, цену за номер в отеле, наркотики. Мы говорили обо всем на свете, кроме любви, потому что любили и не нуждались в разговорах на эту тему.