Зак и Мия

Беттс А. Дж.

– Расскажи мне еще раз про тот чан с Эммами Уотсон, в который ты нырнешь, когда тебе исполнится сто лет.

Он пытается отодвинуть меня локтем, но я придвигаюсь ближе.

– Ну хорошо, пусть это будет чан пива, а тебе исполнится всего девяносто.

Он высвобождается из моих рук, так что я забираюсь к нему на забор и сажусь, вцепившись в перекладину руками, не слишком еще доверяя своей способности держаться. Но он не двигается, чтобы освободить мне место.

Когда я поднимаю взгляд, то вижу, что наши выдохи клубятся

облачками и уплывают в небо. И навсегда там растворяются.

– Смотри! – я тычу пальцем в небо. – Там метеорит, – это ложь, но больше ничего не приходит в голову. – Загадай желание.

– Я уже загадал.

– Нет, загадай по-настоящему.

– Я хочу, чтобы ты слезла с моего забора.

Он даже отбивается так, что мне смешно, и я смеюсь.

– Прости, мне очень нравится твой забор. И твоя ферма. И вообще…

– Они попросили тебя приехать?

– Я сама захотела.

– Я не просил.

– Ты мой друг, Зак.

Он хмыкает. Я знаю, почему. Ему не нужен друг. Он хочет, чтобы я исчезла и упала за край земли, потому что тогда он может упасть за свой.

– Езжай домой, Мия.

– Но я только приехала.

– Уезжай.

– Не могу.

– Можешь, я же помню. Просто вставай и…

– Ты же еще не видел, – я закатываю джинсы до колена. – Смотри, чашка из пористого материала. Не бог весть что, но лучше временного. И да, я опять могу ходить. Даже, наверное, бегать. Ну, по крайней мере, попыталась бы, если бы пришлось. Особенно если бы кто-то за мной гнался.

Я ловлю равновесие и подтягиваю к себе колено.

– Правда, гоняться за мной пока можно только очень медленно. Но у паралимпийцев даже есть специальные приблуды для скорости. Ну, ничего. Зато мой совсем легкий. Смотри.

Он подчеркнуто не смотрит, так что я отстегиваю ремни и высвобождаю протез.

– На, потрогай. Часто девушка предлагает тебе пощупать ее ногу?

Он тяжело вздыхает и на выдохе произносит мое имя.

– Ми я…

– Извини, хромая получилась шутка. О, и еще одна.

Он напрягается всем телом – собирается спрыгнуть с забора и уйти. В отчаянии я использую последнее, что может сработать: завожу руку за спину и, замахнувшись, швыряю протез так высоко и далеко, насколько хватает сил. Он куда-то летит, задевая в темноте невидимые листья, и стукается об ствол какого-то дерева. Где-то в той же стороне шуршит трава: лисица убегает прочь.

Теперь Зак уставился на меня.

– Тупее не придумаешь.

Не придумаешь? Мой следующий ход еще тупее: я слезаю с забора и на одной ноге скачу в сторону чащи. Штанина джинсов волочится по земле и цепляется за кусты. Интересно, в траве есть змеи? Там точно есть корни, чтобы спотыкаться, и ямы, чтобы падать. Роскошное поле опасностей, если у тебя всего одна нога.

– Что ты делаешь?

– Пошла искать ногу.

– Ты ее не найдешь.

– Она же в эту сторону улетела? А то было темно, я не заметила.

– Стой!

Да куда тебя… блин, Мия, остановись!

Я стою на месте, развернувшись к нему лицом и стараясь держать равновесие. Как только наши взгляды встречаются, мне больше не смешно. Это совсем другой Зак, которого я не узнаю. Свет луны истончил его. Он стал – сама хрупкость. Сама уязвимость. И я жутко по нему соскучилась.

– Оставь меня в покое.

– Не могу.

– Хотя бы уйди в дом.

– Нет, я совершенно буквально не могу никуда идти.

– Мне только этого сейчас не хватало.

– Я здесь не для того, чтобы действовать тебе на нервы.

– Неужели? Тогда зачем ты здесь?

Теперь, когда лиса исчезла, его внимание приковано ко мне. И это жутковато.

– Вышла погулять. Мне не спалось.

– Зачем ты вообще здесь? Кто тебя звал?

– Никто. Но мне хотелось принять ванну у Бекки. И съесть грушу.

– Лиса все чует.

– Груши?

– Смерть, – говорит он. – А ты – нет?

– Зак…

– Я тоже чую.

– Так не бывает.

– Я должен быть мертв.

– Нет.

– Если бы я был кроликом или цыпленком, то уже бы сдох. Был бы овцой – меня бы уже пристрелили.

– Зак, ты не овца.

– Был бы ребенком в Африке – я б умер раньше, чем повзрослел.

– Неправда, – возражаю я, хотя, возможно, это и правда.

– То есть, я должен быть многократно мертв.

– Но ты не в Африке, – напоминаю я. – Ты Зак Майер, и ты в Австралии. У тебя фиговые дела с костным мозгом, но это поправимо.

– Ах, ты теперь заделалась экспертом?

Я уже с некоторым трудом держу равновесие, приходится допрыгать до ближайшей ветки и держаться.

– Я не эксперт. Но знаю, что можно еще раз пройти химию и сделать еще одну пересадку. Или не одну. А сколько понадобится. Сейчас еще научились как-то пролечивать стволовые клетки. Говорят, результаты обнадеживающие.

– Неужели?

– И медицина не стоит на месте. В Европе и Штатах испытывают новые лекарства. Есть куча вариантов…

– Это не варианты, Мия, это все отсрочки.

– Ну и что, что отсрочки! – мой голос чуть надламывается, потому что я начинаю злиться. На него. За него. – Соглашайся на отсрочки, пока не найдется способ тебя вылечить!

– Все люди рано или поздно умирают, Мия.

– Но не у всех есть выбор – умереть рано или поздно. У той тетки, что свалилась в томатный соус, не было выбора. Она просто упала, и наверняка сопротивлялась до последнего вздоха.

– Она бы все равно потом умерла.

– Сэм бы сопротивлялся, если бы у него был выбор, – Зак отшатывается при звуке этого имени, и я хватаюсь за это. – Если бы Сэму предложили на выбор сердечный приступ за рулем или еще один курс химии, он бы выбрал химию, просто на всякий случай, потому что вдруг бы оно сработало и подарило ему еще сорок лет серфинга и бильярда, и…