Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века
Шрифт:
Толстой признавал, что вопрос об урегулировании движения в этом районе относится в числу «злободневных». По мнению городского головы, необходимо было серьезно задуматься об изменениях в этой части города: товарную станцию Николаевской (ныне Московской) железной дороги вообще перенести за Обводный канал, сохранив у расширенной Знаменской площади лишь пассажирский вокзал. К сожалению, начавшаяся через год Первая мировая война не позволила тогда воплотить в жизнь намеченные планы…
Ревизия Петербургской стороны
Столичная действительность, в отличие от мифа
Петербургская сторона в те годы являла собой поразительные контрасты. Некоторые ее улицы стремительно превращались в фешенебельные богатые «авеню», заполненные роскошными и престижными магазинами, конторами влиятельных фирм и дорогими доходными домами. Но едва стоило сделать буквально несколько шагов в сторону от всего этого великолепия, как можно было попасть в глухое питерское захолустье с грязными канавами, темными переулками и покосившимися заборами. (Впрочем, подобные контрасты и сегодня нередко встречаются на Петроградской стороне.)
Глухие углы Петербургской стороны, возможно, так и оставались бы незамеченными, если бы не тот прискорбный факт, что с начала холерной эпидемии 1910 года именно эта часть города служила первой и самой крупной «поставщицей» холерных больных. Из общей массы петербуржцев, заболевших холерой, до сорока процентов поступило с Петербургской стороны.
Как признавали в Городском управлении, в санитарной ревизии Петербургская сторона нуждалась давно, но с ее состоянием приходилось мириться до поры до времени. То, что именно оттуда идет вал холерных больных, знали. Бороться с заразой пытались путем штрафов и взысканий, сыпавшихся на головы здешних «антигигиенистов». Однако частичные мероприятия мало помогали. Только появившаяся в середине лета 1910 года угроза чумы с юга (из Одессы) заставила власти взглянуть на петербургский «очаг заразы» гораздо серьезнее.
В середине августа градоначальник распорядился организовать экстренную выборную санитарную комиссию для самой строгой ревизии Петербургской стороны. На первом же заседании комиссии, состоявшемся 26 августа, врачи разделили всю Петербургскую сторону на восемь участков, чтобы на каждый из них приходилось по одному санитарному и одному торгово-санитарному врачу (всего в комиссию вошло 16 человек). Все восемь врачебно-санитарных отрядов сопровождались полицейскими офицерами.
Едва только домовладельцы, торговцы, лавочники и трактирщики Петербургской стороны узнали о грядущей ревизии, среди них поднялся страшный переполох: началась спешная чистка дворов, лавок и подвалов. Однако то безобразие, что копилось на Петербургской стороне годами, невозможно было ликвидировать за один день.
«Трудно себе представить более ужасную антисанитарную картину, чем дворы домов на Петербургской стороне, в особенности на узких улицах и переулках или же в деревянных жилых строениях», – сообщал очевидец. Судя по бесчисленному количеству протоколов, составленных во время ревизии, почти в двухстах зданиях, где побывали врачебно-санитарные отряды, дворы представляли собой настоящие «холерно-чумные форты». Выгребные ямы были переполнены, и из-за недостатка места жильцы сваливали весь мусор и отбросы прямо на середину
Врачам-ревизорам порой казалось, что они входили не во дворы, а в склепы покойников – до того от свалок несло мертвечиной и кисло-гнойным запахом. «Шедеврами» антисанитарного состояния врачи признали два дома: один на Подрезовой улице, а другой – на Полозовой. Даже дома, принадлежавшие гласным Городской думы, не блистали чистотой и опрятностью. К примеру, дом Виссендорфа на Лахтинской улицей, хотя внешне и выглядел довольно пристойно, но славился грязнейшим трактиром.
Рассадником инфекционных болезней врачи признали Карповку: ее загрязняли расположенные по берегам фабрики и заводы. У Карповского моста вся поверхность реки оказалась забита пустой посудой, отбросами и объедками…
Осмотр торговых помещений на Петербургской стороне дал врачам еще более отталкивающую картину, чем ревизия домов. Большинство трактиров представляло собой склады гнили и падали. В более пристойном виде находились рынки, хотя и здесь было составлено несколько десятков протоколов на нерадивых мясников, фруктовщиков и зеленщиков.
Особую ненависть торговцев вызывали торгово-санитарные врачи (их полномочия были гораздо шире, чем у просто санитарных врачей) – после тщательного осмотра продуктов они обливали недоброкачественные товары керосином, после чего все это подлежало уничтожению. А вот у многих бедняков с Петербургской стороны разорение торговцев вызывало нескрываемое злорадство. «Вот оно, попляшут наши толстосумы», – ехидно потирали они руки.
И ведь среди всего этого безобразия приходилось жить простым горожанам! Как не похожа эта реальная картина на мифический «блистательный Санкт-Петербург», воспетый поэтами Серебряного века…
«Питеен-Брюх»
Борьба против злоупотребления спиртными напитками в начале прошлого века являлась одной из животрепещущих тем петербургской жизни. Среди эпизодов этой борьбы были и «антиалкогольный день», организованный Всероссийским союзом христиан-трезвенников осенью 1911 года, и «праздник трезвости», проведенный через год. Тем не менее, в Петербурге продолжали пить – и до, и после всевозможных «антиалкогольных дней».
«В Петербурге пьют много! – констатировал в августе 1906 года обозреватель «Петербургской газеты». – Пьет и старый и малый, и мужчины, и женщины, и дети. В судебных процессах последнего времени, где фигурируют на скамье подсудимых юноши и подростки, пьянство играет доминирующую роль: перед совершением преступления пьют „для храбрости“, после – для успокоения совести, в предшествующие преступлению дни – просто чтобы пить, чтобы найти веселье». По мнению газетчика, «эпидемия» хулиганства, дерзких грабежей и разбоев, охватившая Петербург, в своей основе имела все то же неискоренимое пьянство.
По данным Петербургского губернского акцизного управления, в столице потреблялось в год 3 миллиона ведер водки, что составляло 2,4 ведра на долю каждого жителя, а на взрослого жителя старше 16 лет – 5,5 ведра. Пива производилось в Петербурге 7 миллионов ведер в год, еще 400 тысяч ведер привозилось. Поскольку 1 миллион 200 тысяч ведер пива в год вывозилось из Петербурга, то для потребления в столице оставалось 6 миллионов ведер, что составляло не меньше 11 ведер пива на взрослого мужчину.