Закат и падение Римской Империи. Том 5

Гиббон Эдвард

Бог ратных сил лично шествовал во главе иудеев; если какой-нибудь город не сдавался по их требованию, они предавали смерти всех без различия жителей мужского пола; семь народов, живших в земле Ханаанской, были ими истреблены, и ни раскаяние, ни обращение в иудейскую религию не могли предохранить этих несчастных от неизменного приговора, что на их земле не будет оказано пощады ни одному живому существу. А Мухаммед предоставлял своим врагам на выбор или дружбу, или битву. Если они соглашались исповедовать ислам, он допускал их к пользованию всеми мирскими и духовными преимуществами своих первых последователей, и они шли под общим знаменем распространять религию, которую только что приняли. Милосердие пророка подчинялось требованиям его интересов; впрочем, он редко попирал ногами побежденного врага, а тем из своих неверующих подданных, которые были менее других виновны, он, как кажется, обещал, что если они будут уплачивать ему дань, он дозволит им держаться их прежнего культа или по меньшей мере их несовершенных верований. В первые месяцы своего владычества он стал применять на практике установленные им правила ведения священных войн и развернул свое белое знамя перед воротами Медины; воинственный пророк лично сражался в девяти битвах или осадах, и пятьдесят военных предприятий были в течение десяти лет доведены до конца или им самим, или его заместителями. Как истый араб, он по-прежнему соединял профессию торговца с профессией разбойника, и его небольшие экскурсии для защиты или для атаки караванов мало-помалу подготовляли его войска к завоеванию Аравии. Распределение добычи было регулировано божеским законом: ее всю собирали в одну общую массу; пятая часть золота и серебра, пленников и рогатого скота, движимых и недвижимых имуществ назначалась пророком на благочестивые и благотворительные цели; остальное делилось поровну между солдатами, одержавшими победу или охранявшими лагерь; награды, приходившиеся на долю убитых, отдавались их вдовам и сиротам, а для того, чтобы увеличить свою кавалерию, Мухаммед выдавал двойную долю лошади и всаднику. Привыкшие к бродяжничеству, арабы стали со всех сторон стекаться под знамя религии и грабежа; пророк освятил обыкновение солдат брать пленниц в жены или в наложницы, а наслаждение богатством и красотой было слабым образчиком тех радостей, которые были приготовлены в раю для храбрых мучеников за веру. “Меч,— говорил Мухаммед,— есть ключ к небесам и к аду; капля крови, пролитая за дело Божие, и одна ночь, проведенная на поле сражения, принесут более пользы, чем два месяца, проведенных в посте и в молитве; всякому, кто падет на поле сражения, грехи будут прощены; в день последнего суда его раны будут блестеть ярким румянцем и будут издавать благовоние как мускус, а утраченные члены тела будут заменены крыльями ангелов и херувимов”. Неустрашимость

арабов воспламенялась до энтузиазма; в их воображении ярко рисовалась картина невидимого мира, а смерть, которую они всегда презирали, сделалась для них предметом надежд и желаний. Коран внушает самые безусловные понятия о неизбежной судьбе и предопределении, которые сделали бы и предприимчивость, и добродетель излишними, если бы человек руководствовался в своих действиях своими умозрительными верованиями. Тем не менее влияние этих идей во все века воспламеняло мужество сарацин и турок. Первые последователи Мухаммеда шли в битву с бесстрашной самоуверенностью; там нет опасности, где нет места для случайности: если им было предопределено спокойно умереть в постели, то они должны были оставаться целыми и невредимыми среди неприятельских стрел.

Курейшиты, быть может, были бы довольны бегством Мухаммеда, если бы их не тревожила и не страшила мстительность врага, который мог перехватывать их караваны, проходившие и возвращавшиеся по территории Медины. Сам Абу Суфьян вел богатый караван из тысячи верблюдов, имея при себе конвой только из тридцати или сорока человек; благодаря удаче или ловкости он увернулся от бдительности Мухаммеда, но вождя курейшитов известили, что святые разбойники устроили засаду и ждут его на возвратном пути. Он отправил в Мекку гонца к своим собратьям, которые из страха лишиться своих товаров и своих припасов поспешили к нему на помощь со всеми военными силами, какие находились в городе. Священный отряд Мухаммеда состоял из трехсот тринадцати мусульман, из которых семьдесят семь были беглецы, остальные были союзники; они поочередно ехали верхом на семидесяти верблюдах (ятрибские верблюды были страшны на войне), но такова была бедность его первых последователей, что только двое из них могли явиться на поле сражения верхом на лошадях.

В то время как он стоял в плодородной и знаменитой Бедерской долине, в трех переходах от Медины, разведчики уведомили его о приближении каравана и о том, что с противоположной стороны приближаются курейшиты с сотней всадников и восемьюстами пятьюдесятью пехотинцами. После непродолжительного совещания он решился пожертвовать материальными выгодами для славы и мщения и возвел небольшие укрепления для прикрытия своих войск и протекавшего по долине источника чистой воды. “О Боже, — воскликнул он при виде спускавшихся с гор многочисленных курейшитов, — если мои воины погибнут, кто же будет поклоняться тебе на земле? Смелее, мои дети, смыкайте ваши ряды, пускайте ваши стрелы и победа будет за нами”. При этих словах он воссел вместе с Абу Бекром на троне или на трибуне и стал призывать на помощь Гавриила и три тысячи ангелов. Его взоры были устремлены на поле сражения; мусульмане стали подаваться назад перед теснившим их неприятелем; в эту решительную минуту пророк встал со своего трона, сел на коня и бросил на воздух горсть песку: “Да помутятся их взоры!” Обе армии слышали его громовой голос; их воображению представилась ангельская рать; объятые страхом курейшиты обратились в бегство; семьдесят из них, принадлежавших к числу самых храбрых, были убиты, и семьдесят пленников украсили первую победу правоверных. Тела убитых курейшитов были обобраны и подверглись оскорблениям; два пленника, считавшихся самыми виновными, были наказаны смертью, а внесенный за остальных выкуп в размере четырех тысяч драхм серебра послужил в некоторой мере вознаграждением за то, что не удалось захватить караван. Но Абу Суфьян тщетно пытался проложить для своих верблюдов новую дорогу сквозь степь и вдоль берегов Евфрата; они были застигнуты мусульманами, а о том, как была велика захваченная добыча, можно судить по тому, что на принадлежавшую пророку пятую часть досталось двадцать тысяч драхм. Желая отомстить за потери, нанесенные и всему обществу, и ему самому, Абу Суфьян собрал отряд из трех тысяч человек, между которыми семьсот были одеты в латы, а двести были посажены на лошадей; за ним следовали три тысячи верблюдов, а его жена Генда и пятнадцать меккских жен непрестанно били в маленькие барабаны, чтобы внушить бодрость войскам и прославить величие самого популярного из богов Каабы, Габалы. Под знаменем Бога и Мухаммеда собрались девятьсот пятьдесят правоверных; они были сравнительно так же немногочисленны, как и на поле Бедерского сражения, но их уверенность в победе одержала верх над божественным авторитетом и над человеческой предусмотрительностью апостола, старавшегося отговорить их от вступления в неравный бой. Второе сражение произошло у горы Огуды, в шести милях к северу от Медины; курейшиты двинулись вперед, выстроившись в форме полумесяца, а состоявшее из кавалерии их правое крыло вел самый страшный и самый счастливый из арабских воинов по имени Халед. Войска Мухаммеда были искусно расставлены на склоне холма, а их тыл охранялся отрядом из пятидесяти стрелков. Тяжестью своего напора они прорвали центр идолопоклонников, но, увлекшись преследованием, утратили свою выгодную позицию; стрелки покинули свой пост; мусульмане увлеклись жаждой добычи, перестали исполнять приказания своего начальника и расстроили свои ряды. Неустрашимый Халед, обойдя со своей кавалерией один из их флангов и их тыл, громко воскликнул, что Мухаммед убит.

Пророк действительно был ранен дротиком в лицо; у него вышибло камнем два зуба; но среди беспорядка и смятения он укорял неверующих в намерении убить пророка и благословлял ту дружескую руку, которая старалась остановить течение крови и направить его в безопасное место. Семьдесят мучеников умерли за грехи народа; они пали, по словам пророка, попарно, так что каждый из двух братьев обнимал своего бездыханного товарища; бесчеловечные меккские женщины искалечили их трупы, а жена Абу Суфьяна отведала внутренностей Мухаммедова дяди Гамзы. Победителям ничто не мешало радоваться торжеству своих суеверий и удовлетворять свою ярость; но мусульмане скоро снова собрали свои силы, а у курейшитов недостало средств или мужества, чтобы предпринять осаду Медины. На нее напала в следующем году десятитысячная неприятельская армия, а этой третьей экспедиции давали то название трех наций, которые шли на бой под знаменем Абу Суфьяна, то название того рва, который был выкопан перед городом и перед лагерем трех тысяч мусульман. Мухаммед был так осторожен, что уклонялся от решительного сражения; Али выказал свое мужество в единоборстве, и война продолжалась двадцать дней, по прошествии которых союзники разошлись в разные стороны. Буря с ветром, дождем и градом опрокинула их палатки; один коварный недруг разжег их внутренние распри, и покинутые своими союзниками курейшиты утратили надежду ниспровергнуть владычество непобедимого изгнанника или положить предел его завоеваниям.

Избрание Иерусалима для первой киблы молящихся доказывает, что в самом начале своей деятельности Мухаммед был расположен в пользу иудеев, а для их мирских интересов было бы счастьем, если бы они признали арабского пророка за надежду Израиля и за обещанного Мессию. Их упорство превратило его приязнь в ту непримиримую ненависть, с которой он преследовал этот несчастный народ до последней минуты своей жизни, а вследствие того, что он был в одно и то же время и пророком, и завоевателем, его преследований нельзя было избежать ни в здешнем мире, ни в том. Каиноки жили в Медине под покровительством города: он воспользовался тем предлогом, что случайно возникло какое-то смятение, и потребовал, чтобы они или приняли его религию, или вступили с ним в бой. “Увы,— отвечали дрожавшие от страха иудеи,— мы не умеем владеть оружием, но мы не хотим отказываться от верований и от богослужения наших предков; зачем же ты доводишь нас до необходимости обороняться?” Неравная борьба окончилась в две недели, и Мухаммед с крайней неохотой уступил перед настояниями своих союзников, согласившись пощадить жизнь пленников. Но богатства этих пленников были конфискованы; их оружие оказалось более страшным в руках мусульман, и семьсот несчастных изгнанников вместе со своими женами и детьми были вынуждены искать убежища на границах Сирии. Надариты были более виновны, так как они попытались убить пророка на дружеском свидании. Он осадил их замок, находившийся в трех милях от Медины; но их мужественное сопротивление доставило им почетную капитуляцию, и гарнизону было дозволено удалиться с военными почестями, то есть трубить в трубы и бить в барабаны. Иудеи вызвали нападение курейшитов и приняли в нем участие; лишь только нации отступили от рва, Мухаммед, не снимая с себя воинских доспехов, выступил в тот же день в поход с целью истребить враждебную расу детей Кораиды. После двадцатипятидневного сопротивления они сдались на произвол победителя. Они рассчитывали на заступничество своих старых мединских союзников, но они должны были знать, что фанатизм заглушает чувства человеколюбия. Почтенный старец, решению которого они добровольно подчинились, произнес их смертный приговор; семьсот иудеев были приведены в цепях на городскую площадь; они живыми сошли в могилу, приготовленную для их казни и для их погребения, а пророк хладнокровно смотрел на избиение своих беззащитных врагов. Их овцы и верблюды достались мусульманам, а самую полезную часть добычи составляли триста кирас, пятьсот пик и тысяча копий. В шести днях пути к северо-востоку от Медины находился древний и богатый город Хайбар, служивший средоточием для иудейского владычества в Арабии; его территория, состоявшая из плодоносной земли, окруженной степями, была покрыта плантациями и стадами рогатого скота и охранялась восемью замками, из которых некоторые считались неприступными. Силы Мухаммеда состояли из двухсот всадников и тысячи четырехсот пехотинцев; они выносили опасности, усталость и голод во время восьми следовавших одна за другой правильных и трудных осад, и самые неустрашимые из их вождей отчаивались в успехе. Пророк снова вдохнул в них прежнюю преданность и прежнее мужество, указав им на пример Али, которому дал прозвище Божьего Льва; быть может, Али действительно разрубил своим палашом пополам одного еврейского бойца, отличавшегося гигантским ростом, но мы не можем похвалить за сдержанность те сказки, в которых нам рассказывают, что он сорвал крепостные ворота с петель и защищался этим тяжелым щитом, держа его в левой руке. После взятия замков город Хайбар подпал под иго победителя. Начальник племени был подвергнут в присутствии Мухаммеда пытке для того, чтобы вынудить от него указание скрытых сокровищ; за свою полезную деятельность скотоводы и земледельцы были награждены непрочным милостивым расположением победителя; им было дозволено улучшать их состояние, пока не изменятся намерения победителя и с тем условием, что в его пользу будет поступать половина их доходов. В царствование Омара хайбарские иудеи были переселены в Сирию, а халиф ссылался в этом случае на выраженное его повелителем предсмертное требование, чтобы в Аравии исповедовалась только одна истинная религия.

Взоры Мухаммеда ежедневно по пяти раз обращались к Мекке, и самые веские мотивы внушали ему желание возвратиться победителем в тот город и в тот храм, из которых он был изгнан; и днем, и ночью мысль о Каабе не выходила из его головы; какой-то пустой сон он принял за видение и предсказание, развернул священное знамя и слишком опрометчиво высказал уверенность в успехе. Его поход из Медины в Мекку имел внешний вид мирного и торжественного шествия, предпринятого для богомолья; впереди его авангарда шли семьдесят отборных верблюдов, украшенных так, как украшают животных для жертвоприношений; он выказал уважение к священной территории и отпустил пленников без выкупа для того, чтобы они распространяли слух о его милосердии и благочестии. Но лишь только Мухаммед спустился на равнину, на расстоянии одного дня пути от города, он воскликнул: “Они оделись в шкуру тигров”; многочисленность и мужество курейшитов остановили его наступление, а привыкшие к бродячей жизни степные арабы могли покинуть или выдать вождя, за которым они шли только из расчета на добычу. Тогда неустрашимый фанатик превратился в хладнокровного и осмотрительного политика: в мирном договоре он умолчал о своем звании пророка Божия, заключил с курейшитами и их союзниками перемирие на десять лет, обязался возвращать беглецов из Мекки, которые будут переходить в его религию, а для самого себя ничего не выговорил, кроме скромного права посетить в следующем году Мекку в качестве друга и пробыть там три дня для исполнения всех обрядов богомолья. Со стыдом и скорбью отступили мусульмане, и эта неудача обнаружила бессилие пророка, так часто ссылавшегося на свои успехи как на доказательства своей миссии. В следующем году вид Мекки оживил верования и надежды этих пилигримов; они не обнажали своих мечей и семь раз обошли Каабу по стопам пророка; курейшиты удалились на окружавшие город возвышенности, а Мухаммед, совершив обычное жертвоприношение, удалился на четвертый день из города. Его благочестие произвело назидательное впечатление на народ; неприятельских вождей он частью застращал, частью перессорил, частью переманил на свою сторону, и от утрачивавшего свой кредит идолопоклонства своевременно отказались будущие завоеватели Сирии и Египта, Халид и Амурат. Силы Мухаммеда увеличились благодаря тому, что несколько арабских племен признали над собой его власть; для завоевания Мекки были собраны десять тысяч солдат, а более слабую партию идолопоклонников нетрудно было уличить в нарушении перемирия. Энтузиазм и дисциплина ускоряли наступление и сохраняли цель предприятия в тайне до той минуты, когда десять тысяч огней возвестили удивленным курейшитам о замыслах, о приближении и о непреодолимом

могуществе врага. Высокомерный Абу Суфьян вручил Мухаммеду ключи от города, восхищался разнообразием оружия и знамен проходившей перед его глазами армии, заметил, что сын Абдаллаха приобрел могущественное царство, и под палашом Омара признал Мухаммеда пророком истинного Бога. Возвращение Мария и Суллы было запятнано кровью римлян; религиозный фанатизм мог бы разжечь и в Мухаммеде жажду мщения, а его оскорбленные приверженцы стали бы с усердием исполнять или предупреждать смертные приговоры. Но вместо того, чтобы удовлетворить их ненависть и свою собственную, победоносный изгнанник простил виновных и привязал к себе партии, на которые разделялись жители Мекки. Его войска вступили в город тремя отрядами; двадцать восемь городских жителей пали под мечом Халида; одиннадцать мужчин и шесть женщин были изгнаны по приговору Мухаммеда; но он порицал жестокосердие своего помощника, и многие из обреченных на гибель жертв были обязаны жизнью его милосердию или презрению. Вожди курейшитов пали к его стопам. “Какой пощады можете вы ожидать от человека, которого вы оскорбили?”— “Мы рассчитываем на великодушие нашего одноплеменника”.— “Вы не ошибетесь в вашем ожидании, идите! Ваша жизнь в безопасности, и вы свободны”. Жители Мекки снискали помилование тем, что перешли в ислам, и беглый миссионер, после семилетнего изгнания, был признан государем и пророком своей родины. Но стоявшие в Каабе триста шестьдесят идолов были с позором разбиты в куски; дом Божий очистился и украсился; для примера будущим поколениям пророк еще раз исполнил долг богомолья и издал на вечные времена закон, что никто из неверующих не должен ставить ноги на территорию священного города.

Завоевание Мекки упрочило религию и покорность арабских племен, которые, сообразуясь с превратностями фортуны, то преклонялись перед красноречием и военными подвигами пророка, то относились к ним с пренебрежением. Равнодушие к религиозным обрядам и мнениям до сих пор составляет отличительную черту в характере бедуинов, и они приняли учение Корана, вероятно, с таким же невниманием, с каким исповедуют его. Однако самые упорные из них не захотели отказаться от религии и от свободы своих предков, и Гонаинская война получила свое название от тех идолов, которых Мухаммед дал обет истребить и которых Таифские союзники поклялись защищать. Четыре тысячи язычников втайне и торопливо подвигались вперед в надежде застигнуть завоевателя врасплох; они и жалели, и презирали курейшитов за их беспечную небрежность, но рассчитывали на сочувствие и, быть может, на помощь народа, только что отрекшегося от своих богов и преклонившегося под иго их врага. Пророк развернул знамена Медины и Мекки; толпа бедуинов увеличила силы или численный состав его армии, и двенадцать тысяч мусульман предались опрометчивой и пагубной уверенности в том, что они непобедимы. Они без всяких предосторожностей спустились в Гонаинскую долину; высоты были заняты стрелками и пращниками союзников; армия Мухаммеда не выдержала их напора; она позабыла о требованиях дисциплины, ее мужество ослабело, и курейшиты радовались ее неизбежному поражению. Сидевший верхом на белом муле пророк был окружен врагами; он попытался броситься на их копья, чтобы умереть славной смертью; десятеро из его верных охранителей защитили его своим оружием и своей грудью; трое из них пали мертвыми у его ног. “О братья,— неоднократно восклицал он со скорбью и негодованием, — я сын Абдаллаха, я пророк истины! Люди, будьте тверды в вашей вере! Господи, приди к нам на помощь!” Его дядя Аббас, отличавшийся, подобно гомеровским героям, звучностью своего голоса, оглашал долину описанием Божеских наград и обещаний; обратившиеся в бегство мусульмане снова стали со всех сторон стекаться под священное знамя, и Мухаммед с удовольствием заметил, что они снова воспламенились мужеством; своим поведением и своим примером он обеспечил успех сражения и поощрял свои победоносные войска безжалостно вымещать свой стыд на его виновниках. С Гонаинского поля сражения он безотлагательно двинулся к находившемуся в шестидесяти милях на юго-востоке от Мекки Таифу — сильной крепости, построенной на плодородной территории, на которой зреют сирийские фрукты среди окружающей ее аравийской степи. Одно дружелюбное племя, знакомое (не понимаю, как оно могло быть знакомо) с искусством ведения осад, доставило ему несколько таранов и военных машин вместе с отрядом из пятисот фейерверкеров. Но он тщетно предлагал свободу Таифским невольникам, тщетно нарушал свои собственные законы относительно вырывания с корнем плодовых деревьев, тщетно подводил мины и посылал свои войска на приступ открывшейся бреши. После двадцатидневной осады пророк подал сигнал к отступлению; но он, отступая, благочестиво воспевал свой триумф и молил небо о раскаянии и о безопасности этого неверующего города.

Впрочем, экспедиция оказалась удачной, так как собранная добыча состояла из шести тысяч пленников, двадцати четырех тысяч верблюдов, сорока тысяч овец и четырех тысяч унций серебра; одно сражавшееся при Гонаине племя выкупило своих пленников тем, что пожертвовало своими идолами, но Мухаммед вознаградил солдат за эту потерю, отказавшись в их пользу от своей пятой доли добычи, и выразил, ради их пользы, желание, чтобы у него было столько же голов рогатого скота, сколько было деревьев в провинции Тегаме. Вместо того чтобы наказать курейшитов за их недоброжелательство, он постарался (как сам выражался) вырезать у них язык, расположив их к себе самыми щедрыми подарками; одному Абу Суфьяну было подарено триста верблюдов и двадцать унций серебра, и Мекка искренно обратилась в прибыльную религию Корана. Беглецы и союзники стали жаловаться, что они вынесли на своих плечах все трудности войны, а когда была одержана победа, к ним стали относиться с пренебрежением. “Увы! — возразил их хитрый вождь,— вам приходится потерпеть, пока я не приобрету преданности этих недавних врагов, этих ненадежных новообращенных, пожертвовав в их пользу несколькими бренными сокровищами. Вашей охране я вверяю мою жизнь и мою судьбу. Вы мои товарищи и в ссылке, и на престоле, и в раю”. Вслед за ним приехали из Таифа депутаты, опасавшиеся возобновления осады. “Даруй нам, пророк Божий, перемирие на три года с дозволением держаться прежнего культа”.— “Ни на один месяц, ни на один час”.— “По крайней мере,освободи нас от обязанности совершать молитвы”.— “Без молитвы религия бесполезна”. Они молча покорились; их храмы были разрушены, и такой же участи подверглись все идолы в Аравии. Представителей Мухаммеда встречали радостными приветствиями правоверные обитатели берегов Чермного моря, океана и Персидского залива, а послы, преклонявшие колена перед воздвигнутым в Медине престолом, были так же многочисленны (говорит одна арабская поговорка) , как спелые финики, падающие с пальмового дерева. Нация подчинилась Богу и светскому владычеству Мухаммеда; позорное название дани было уничтожено; добровольные или обязательные взносы милостыни и десятины были назначены на нужды религии; а во время последнего странствования пророка для богомолья его сопровождали сто четырнадцать тысяч мусульман.

Когда Ираклий с триумфом возвращался из персидской экспедиции, к нему явился в Эмесе один из послов Мухаммеда, обращавшийся к земным царям и народам с приглашением перейти в мусульманскую веру. В этом факте фанатизм арабов усмотрел доказательство того, что христианский император втайне уверовал в ислам, а греки из тщеславия уверяли, будто повелитель Медины лично посетил императора и получил от его царских щедрот богатое поместье и безопасное убежище в сирийской провинции. Но дружба Ираклия и Мухаммеда была непродолжительна: новая религия скорей воспламеняла, чем смягчала хищнические наклонности сарацин, а умерщвление одного посланца доставило благовидный предлог для вторжения трех тысяч мусульманских солдат в ту часть Палестины, которая лежит к Востоку от Иордана. Священное знамя было вручено Зеиду, и такова была дисциплина или таков был энтузиазм приверженцев возникавшей школы, что самые знатные вожди охотно служили под начальством Мухаммедова раба. Если бы Зеид умер, его должны были заместить сначала Иаафар, а потом Абдаллах; а в случае если бы все трое погибли на войне, войскам было предоставлено право избрать начальника. Эти три вождя были убиты в сражении при Муте, то есть в первом военном действии, доставившем мусульманам случай померяться мужеством с внешним врагом. Зеид пал, как солдат, в передовых рядах; Иаафар умер геройской и замечательной смертью: он лишился правой руки и взял знамя в левую руку; ему отсекли и левую руку; тогда он стал держать знамя окровавленными обрубками обеих рук, пока не упал на землю от пятидесяти ран. “Вперед,— воскликнул ставший на его место Абдаллах,— не робей; нам достанется или победа, или рай”. Копье одного римлянина решило его участь; но выпавшее из его рук знамя было поднято меккским новообращенным Халидом; в его руке переломились девять мечей, а своим мужеством он сдержал и отразил христиан, несмотря на то, что на их стороне было численное превосходство. На происходившем в лагере ночном совещании он был избран начальником; на следующий день его искусные маневры доставили сарацинам победу или, по меньшей мере, возможность отступить, и Халид сделался известен и своим соотечественникам, и своим врагам под громким прозвищем Меча Божия. С церковной кафедры Мухаммед с пророческим увлечением описывал блаженство мучеников, погибших за святое дело; но у себя дома он выказывал свойственные человеческой натуре чувства: после смерти дочери Зеида один из его последователей застал его в слезах. “Что я вижу?”— воскликнул удивленный посетитель. “Вы видите,— отвечал пророк, — друга, оплакивающего утрату самого верного из своих друзей”. После завоевания Мекки повелитель Аравии сделал вид, будто намерен предупредить начало военных действий со стороны Ираклия и торжественно объявил римлянам войну, нисколько не стараясь скрывать трудность и опасность такого предприятия. Мусульмане упали духом: они стали отговариваться, ссылаясь на недостаток денег, лошадей и провианта, на приближавшееся время жатвы и на невыносимую летнюю жару. “В аду гораздо жарче”,— сказал с негодованием пророк. Он не захотел силой заставлять их идти на службу, но по возвращении домой наказал главных виновников отлучением от церкви на пятьдесят дней. Этот отказ от службы выставил в более ярком свете достоинства Абу Бекра, Османа и трех преданных приверженцев, которые готовы были жертвовать и своей жизнью, и своим состоянием, и под знаменем Мухаммеда выступили десять тысяч всадников и двадцать тысяч пехотинцев. Во время похода пришлось выносить очень тяжелые лишения: усталость и жажда усиливались от жгучих и гибельных для здоровья степных ветров; десять человек поочередно ехали на одном верблюде, и войска были доведены до позорной необходимости утолять жажду мочой этого полезного животного. На половине дороги, в десяти днях пути от Медины и от Дамаска, они отдохнули подле рощи и источника Табука. Мухаммед не пожелал идти далее: он объявил, что удовлетворен миролюбивыми намерениями восточного императора, а, по всей вероятности, испугался его приготовлений к войне. Но деятельный и неустрашимый Халид повсюду наводил ужас одним своим именем, и пророк принял изъявления покорности от различных племен и городов, разбросанных на пространстве от Евфрата до Аилаха у входа в Чермное море. Своим христианским подданным Мухаммед охотно даровал личную безопасность, свободу торговли, обеспечение собственности и дозволение исповедовать их религию. Они не были в состоянии воспрепятствовать его честолюбивым замыслам, потому что не могли найти надежной опоры в тех немногочисленных арабах, которые исповедовали христианство. Последователи Иисуса стали дороги врагу иудеев, и собственные интересы завоевателя заставляли его быть снисходительным к тем, кто исповедовал самую могущественную из всех религий на земле.

До шестидесяти трех лет Мухаммед обладал достаточными силами, чтобы исполнять все мирские и духовные задачи своей миссии. Его припадки падучей болезни были нелепой клеветой со стороны греков и во всяком случае должны бы были возбуждать скорей сострадание, чем отвращение; но он серьезно верил в то, что одна жидовка отравила его в Хайбаре из мщения. В течение четырех лет здоровье пророка все слабело; его недуги все усиливались, и он умер от двухнедельной лихорадки, от которой минутами терял рассудок. Лишь только он понял опасность своего положения, он показал своим единоверцам назидательный пример смирения и покаяния. “Если найдется человек, которого я несправедливо подверг бичеванию,— сказал пророк с церковной кафедры,— пусть он вымещает свою обиду на моей собственной спине. Запятнал ли я репутацию кого-либо из мусульман? Пусть он заявляет о моей вине в присутствии всего собрания. Лишил ли я кого-либо собственности? Мое небольшое состояние уплатит и капитал, и проценты долга”. “Да,— раздался голос из толпы,— мне следует получить три драхмы серебра”. Мухаммед выслушал жалобу, удовлетворил претензию и поблагодарил своего кредитора за предъявление обвинения в этом мире, а не в день последнего суда. Он с хладнокровием и твердостью ожидал смерти, дал свободу своим рабам (как рассказывают, семнадцати мужчинам и одиннадцати женщинам), подробно установил церемонию своих похорон и сдерживал скорбь своих плачущих друзей, которых благословил в дышавших миролюбием выражениях. Только за три дня до своей смерти он перестал публично совершать молитву; он указал на Абу Бекра как на своего будущего заместителя, и этим как будто назначил этого старинного и преданного друга своим преемником, и в звании первосвященника, и в звании светского правителя; но он благоразумно воздержался от более формального назначения из опасения возбудить зависть. Когда его умственные способности стали видимым образом слабеть, он потребовал пера и чернил для того, чтобы написать или, верней, продиктовать божественную книгу, в которой он намеревался вкратце изложить и дополнить все свои откровения; тогда между окружающими возник спор о том, можно ли допустить, чтобы над авторитетом Корана был поставлен какой-либо другой высший авторитет, и пророк был вынужден попрекнуть своих приверженцев за их непристойную горячность. Если можно иметь хоть малейшее доверие к преданиям, исходившим от его жен и от его приближенных, он держал себя в среде своего семейства до последних минут своей жизни с достоинством пророка и с уверенностью энтузиаста, описывал посещения Гавриила, приходившего навеки проститься с землей, и выразил горячую уверенность не только в милосердии, но даже в милостивом расположении Верховного Существа. Он однажды объявил в домашней беседе, что благодаря предоставленному ему особому праву ангел смерти возьмет его душу не иначе как почтительно испросив разрешение пророка.