Закат Карфагена(Сборник)
Шрифт:
Первые месяцы нового года проходили в мучительном, все усиливающемся страхе перед нашествием извне. Мог ли Кар-Хадашт защитить себя, не имея оружия, кораблей и обученной армии? Город был словно парализован. Принятые реформы проводились в жизнь, но о дальнейших преобразованиях нельзя было и думать. Всеобщее воодушевление, питавшее до сих пор жизненные силы города, было задушено, подавлено. Богатые начали открыто насмехаться и издеваться над Ганнибалом. Число их приверженцев росло. Люди ворчали и ждали, чтобы их подбодрили, а это мог сделать только Ганнибал.
И так встречал Кар-Хадашт новую весну. Но этой весной ни у кого не билось радостно сердце в груди при пробуждении
Барак был принят в число домочадцев Ганнибала. Здесь он был огражден от ярости отца, по крайней мере на некоторое время. Всеми фибрами своей непокорной и страстно преданной души он привязался к Ганнибалу, и Ганнибал отвечал ему расположением. Барак пытался поддерживать дружеские отношения с Герсакконом, но хотя между ними не было размолвок, Герсаккон становился все более уклончивым и отчужденным, и Барак отказался от дальнейших попыток.
Герсаккон обрел некоторый покой. После перелома в отношениях с Бараком и посещения храма Танит он почувствовал, что одна из грозивших ему опасностей устранена. Но теперь, когда его страх перед женщинами исчез, тяга к ним тоже исчезла. Бесконечная жалость переполняла его душу. Он возобновлял свои споры с Динархом. Придя однажды к философу, он увидел, что дверь в его комнату взломана. У входа стоял стражник, собравшиеся женщины отвечали на его вопросы. Динарх бежал, но, по всей видимости, вовсе не потому, что выдвинутые против него обвинения могли привести его на скамью подсудимых. Одна из женщин сказала, что он соблазнил молодую девушку, а другая добавила, что это случилось с молчаливого согласия матери и только отец девушки, узнав обо всем, устроил скандал. Третья заявила, что Динарх выманивал деньги у женщин — предсказывал им судьбу, выставлял себя пророком и продавал амулеты бездетным. В общем, все это показалось Герсаккону довольно грязной и неинтересной историей, а версий было столько, что по меньшей мере некоторые из них могли оказаться правдой. Но одно было несомненно: Динарх бежал. Впрочем, и это могло быть просто философским выражением чувства юмора.
Стражник обыскивал помещение в надежде найти приспособления для чеканки фальшивых монет, однако Герсаккон не видел для этого никаких оснований, кроме разве свойственной стражникам уверенности во всеобщности преступных инстинктов. За небольшую мзду стражник разрешил Герсаккону войти в комнату, а сам стал бдительно следить за странным поведением этого назойливого человека. На стене был прикреплен кусок папируса с греческой надписью: «Ищите и обрящете». У Герсаккона появилось такое ощущение, словно эти слова были оставлены нарочно для него, а вовсе не в насмешку над полицией. Что ж, по крайней мере ему ясно одно: Динарх — шарлатан, и, конечно, нельзя больше серьезно относиться к догматам веры, которые он проповедовал.
Ищите и обрящете. Эти слова запали ему в душу, вызывая в памяти все его споры с исчезнувшим философом. Динарх, несомненно, хорошо разбирался в сущности тайных религий, даже если он добывал средства к жизни, используя легковерие женщин и их болезни. Главным пунктом в его спорах с Динархом был вопрос о подлинной природе мифа и обряда. Во время их последней встречи Динарх высказался более определенно, как будто зная, что это их последний спор: «Да, это верно. Он здесь в это самое мгновение». Динарх приблизился вплотную
Он вышел из ворот и направился к холмам. Он достиг первого склона уже к ночи. Далеко внизу он видел мерцание и отблеск огней, море, совсем темное у горизонта. Повсюду вокруг него струилась чуждая жизнь природы, которая, однако, была ему ближе, чем его собственное дыхание, ибо природа — это было также и его собственное тело. Не раскатами грома, а тихим голосом, словно шелест брызг водопада среди папоротников, пришло к нему откровение. Он обрел веру, лежа лицом в землю, в тоскливом одиночестве холмов.
Демократы проводили бесчисленные совещания, беспорядочные и ожесточенные, рьяно споря и упрекая друг друга. Можно было придумать все что угодно, но нельзя было придумать, как сказать Массиниссе «Стой!». Воззвав к массам, можно было бы творить чудеса, можно было бы делать все что угодно, но только не оружие.
А его надо было изготовить вовремя, чтобы спасти Кар-Хадашт, если римляне нападут на него на том основании, что он нарушил договор. Все доводы и уверения, как бы ни были они разумны и возвышенны, разбивались об эти две простые истины.
Массинисса отхватил еще один кусок территории республики. Было совершенно ясно, что эти грабительские и провокационные действия разработаны в сговоре с Римом и что Рим действует в сговоре с правящими семьями самого Кар-Хадашта. Если город окажет сопротивление, он будет сокрушен за нарушение договора. Если он не окажет сопротивления, он вообще исчезнет с лица земли. Выполнять договор или нарушить его одинаково гибельно. Богатые, после того как они год ходили с вытянутыми физиономиями, теперь громко издевались над трудностями демократов и снова были полны спеси. Осведомители и шпионы вылезли из своих нор и шныряли по городу с лисьими мордами и хищными глазами.
И вот пришла весть, что в Африке высадились римские арбитры. Все повторяли звучные имена трех послов, как будто они могли дать ключ к разгадке происходящего: Гней Сервилий, Марк Клавдий Марцелл, Квинт Теренций Куллеон. Несколько безумных оптимистов стали поговаривать о том, что послы, возможно, прибыли для восстановления справедливости и потому самое главное — объяснить им истинное положение вещей. Но каждый гражданин Кар-Хадашта, оптимист или неоптимист, почувствовал в приближающихся к городу римлянах ту силу, которая так или иначе решит его судьбу.
— Наши представители неоднократно сообщали, что Сципион возражал против вмешательства в наши внутренние дела, — сказал Карталон на совещании демократических руководителей, проведенном за день до ожидаемого прибытия римлян. Надежда на это была единственной поддержкой Карталону в последние месяцы.
Ганнибал жестко рассмеялся.
— Ну да, ему легко стать в благородную позу, ведь он заранее знает, что его все равно не послушают.
Карталон сопротивлялся, пытаясь найти что-нибудь успокоительное в создавшейся международной ситуации.