Закат на Босфоре
Шрифт:
Казанзакис высказался в том смысле, что он присоединится к ним из чистого любопытства.
– Нет-нет, – раскапризничалась вдруг синеглазая красавица, – только завтра. Завтра утром при свете солнца книга будет выглядеть гораздо привлекательнее!
Поль Менар посмотрел на нее и отвернулся, пробормотав какое-то ругательство. Однако спорить с Гюзелью никто не посмел, и условились встретиться завтра у нее, чтобы всем ехать смотреть книгу.
Невысокий, скверно выбритый турок в сильно поношенном чесучовом костюме и несвежей шелковой феске шел по людной кривой улочке Галаты, высматривая клиента.
Ухватив за плечо потенциального клиента, сутенер завел свою обычную песню:
– Эй, русский, ходи со мной! Девочка есть! Не девочка – ангел, пери, карасавец – вах! Не простой девочка – настоящий княгиня…
Клиент сбросил руку сутенера с плеча, но не ушел, а, окинув подозрительным взглядом, сказал:
– Знаю я твою княгиню. Все болезни от нее прихватишь.
– Зачэм говоришь?! – возмутился сутенер, выпучив глаза, вскидывая руки и тем самым, выдавая свой кавказский темперамент. – Зачэм говоришь? Чистый дэвочка, настоящий княгиня, она мне как сестра, ничем не болеет, матерью клянусь… Идем, русский, не пожалеешь!
На самом деле сутенер уже знал, что клиент не сорвется, – знал по выражению голодных тоскливых глаз, да и просто по тому, что тот заговорил с ним, а не ушел молча. И правда, клиент пошел вслед за «турком» по грязному переулку, свернул в щель между домами, прошел сквозь какую-то грязную лавчонку, переступив через дремлющего толстого хозяина и приподняв циновку, заменявшую дверь.
Женщина была такой же поношенной, как ее платье. Кажется, еще недавно она была молода и хороша собой, но нищета, кокаин, дрянная турецкая водка, побои сутенера превратили ее в омерзительное создание без возраста. Ярко и безвкусно раскрашенная, она призывно улыбнулась клиенту. Сутенер остался за циновкой.
Клиент подошел к женщине, наклонился…
– Что… что ты, красавчик? – проговорила она скорее удивленно, чем испуганно.
Клиент прижал палец к губам и обнял ее за шею.
– Странный какой… – женщина улыбнулась.
Наверное, она давно не видела себя в зеркале и считала, что улыбка ей по-прежнему идет. Но эта улыбка не успела сползти с ее лица, на котором дешевые румяна безуспешно скрывали следы побоев, – узкое лезвие вонзилось ей в затылок, мгновенно оборвав жизнь. Может быть, это было для нее благодеянием.
Сутенер, шестым чувством ощутивший, что происходит что-то неладное, выхватил из-за пояса короткий кривой нож, приподнял циновку и заглянул в каморку своей рабыни. Однако не успел он понять, что произошло, – притаившийся сбоку от входа человек нанес ему точно такой же удар тонким лезвием в затылок, и грузинский князь, не почувствовав ни боли ни страха, отправился в мир иной.
Сделав свое дело, неизвестный выскользнул из лавки, переступив через труп хозяина.
Наутро Борис застал в знакомой гостиной посмеивающегося Казанзакиса
В роскошном «люксе» Ордынцева с гостями встречал Саенко. Отмытый и начищенный, артистичный от природы, ординарец Горецкого неплохо справлялся с отведенной ему ролью камердинера. К счастью, гости ненадолго посетили номер Бориса, так что испытание для ординарца оказалось не слишком трудным. Борис приказал ему принести и раскрыть отделанную слоновой костью черепаховую шкатулку. Поль Менар в молитвенном благоговении, воззрился на манускрипт, Казанзакис взглянул с любопытством и затем отошел, уступив место Гюзели.
Турчанка посмотрела на книгу, потом – на восхищенного Менара, пожала плечами и заговорила с Борисом о его константинопольских знакомствах.
Наконец, француз удовлетворил свои чувства созерцанием стопки серо-желтых листков и согласился вернуться к обычному человеческому существованию.
Борис проводил гостей, получил от Гюзель приглашение посетить ее сегодня вечером и, откланявшись, направился в ресторанчик Луиджи, чтобы оставить там записку Аркадию Петровичу. В ней он писал, что ему срочно нужно обсудить с Горецким свои новые знакомства и разработать следующий этап операции.
Однако этим планам не суждено было осуществиться.
За два квартала от дома Горецкого Борис столкнулся на узком тротуаре с высоким худощавым турком. Столкнулся в буквальном смысле, точнее, турок сам налетел на него и выронил при этом кипу газет на нескольких языках. Борис наклонился, чтобы помочь собрать газеты. Турок что-то сказал на своем языке, вежливо улыбнувшись Борису, и вдруг прижал к его лицу платок, пропитанный остро и неприятно пахнущей жидкостью. Борис попытался оттолкнуть его, но в это время к нему подбежал еще один человек и завел ему руки за спину. Рядом остановился черный автомобиль, и Бориса, слабо сопротивляющегося, теряющего сознание, втащили внутрь и бросили на обитое кожей сиденье.
Толстый турок с яркими глазами на смуглом одутловатом лице поднял взгляд от заваленного бумагами стола. На пороге его кабинета стоял молодой человек в порванной и грязной черкеске некогда малинового цвета. Многочисленные синяки на его лице еще не начали желтеть, свидетельствуя о свежести побоев.
– Боже мой, господин… эсаул, – турок с некоторым затруднением произнес экзотическое звание молодого офицера, – Боже мой, неужели вас так отделали мои башибузуки? Клянусь вам, они будут наказаны!
– Нет, – есаул говорил явно с трудом, – нет, это до них постарались… соотечественнички мои…
– А-а, – турок явно обрадовался, – тогда другое дело. Тогда, господин… эсаул Чернов, сообщите мне все, что вы знаете о смерти полковника Шмидта. Как я понимаю, вы находились при нем для поручений и для охраны. Как же получилось, что вас не было с полковником в момент убийства?
– Полковник дал мне поручение, – коротко ответил есаул, с трудом разлепляя разбитые губы.
– Что за поручение? – продолжал настырный турок.