Закажем напоследок пиццу?
Шрифт:
горелой земли, выжженной бесконечными артиллерийскими обстрелами,
заваленной разлагающимися, изуродованными в ее осенней жиже трупами,
лишенными раз и навсегда той уютной, домашней жизни,
которой уже не будет
ни у них,
ни скорее всего,
у нас всех, оставшихся здесь
в ожидании удара явно подготавливающихся сил противника,
к тому же прекрасно умеющего вести боевые действия в этих условиях
и никогда не отступающего до последнего солдата
Я
зачем было в течение нескольких дней
бросать в лобовую атаку,
на хорошо укрепленные,
утыканные пулеметными расчетами позиции врага,
свои подразделения
и тем самым перебить почти два полка,
в первой волне которых было много опытных,
давно воюющих солдат и сержантов,
заваливая их трупами все поле от наших до вражеских окопов,
при этом не нанося последним никакого, хоть сколько-нибудь значимого урона
Стоны и крики до сих пор слышатся оттуда,
разбавляемые только отдельными,
эхом разносящимися выстрелами снайперов,
из-за которых мы оставили всякие попытки кого-нибудь отыскать и спасти
Я не понимаю, за кого мы воюем
и почему должны из-за чьих-то разногласий
найти последний приют в этой никому не нужной грязи;
ненавидеть и убивать людей,
которых мы даже не знаем,
и чья нация у меня всегда вызывала глубокое уважение?
Первые месяцы,
оказавшись на передовой,
я никак не мог к этому привыкнуть
и просто бежал в смятении вперед,
падал,
полз,
стрелял куда-то вверх:
я не собирался никого убивать
и не представлял, как потом буду смотреть в глаза родным,
той прекрасной девушке,
если когда-нибудь встречу ее,
как буду ходить по воскресеньям в церковь?
И как я вообще могу молить бога о помощи сохранить мою жизнь:
ведь не дать мне погибнуть – значит, дать сделать это кому-то другому
Но очень скоро я убедился, что иначе не получится
Я передернул затвор,
и патрон, с щелчком выскочив,
ударился о землю
Из блиндажа вылез Том,
молодой парень, лет на пятнадцать младше меня,
веселый и доброжелательный,
один из немногих сохранившихся в целости с первой волны атак
Убедившись, что патронник чист,
поднимаю патрон,
вытираю об штаны,
засовываю его обратно,
защелкиваю затвор
и отставляю винтовку в сторону
Поправляю ремни,
ранец,
аккуратно закутываюсь в шарф
Том вернулся из туалета,
улыбающимся взглядом
показал в сторону Штыка,
что-то бормочущего во сне
под плащ-палаткой,
почесался,
проклял вшей и полез обратно
Штык тоже уцелел с первого месяца пребывания здесь:
усы у него были как у Ницше,
а лезвие штыка всегда начищено и заточено так,
что казалось, им можно бриться
После очередной отбитой атаки,
наши приволокли двух пленных
Это были молодые ребята, лет восемнадцати
Их забили прикладами и штыками
Но Штык в этом не участвовал:
видимо, берег свой клинок для какого-то особого случая
А я окончательно перестал понимать,
что и зачем мы все здесь делаем
В самом начале войны такого не было:
к пленным относились достойно
и более гуманно
А сейчас я слышал, что их держат в ужасных условиях и даже не кормят,
потому что самим не хватает продовольствия,
или вот, – как это случилось у нас, –
просто в ярости добивают
С каждым днем я все сильнее убеждался,
что культура,
со всеми ее нравственными ценностями,
зависит от обстоятельств,
и грош ей цена,
когда у человека появляется возможность
безнаказанно совершать преступление
Я закрыл глаза и снова подумал о том, как устал:
от жестокости,
бесчеловечности,
этих проклятых крыс,
вшей и чесотки,
от этой всепоглощающей сырости,
вечного насморка,
отсутствия горячей еды,
повсеместного запаха гари
недосыпания
и постоянно преследующего холода
Я так устал от всего этого
Я не хочу никого ненавидеть,
не хочу ни в кого стрелять
Я не хочу сидеть в этой промозглой траншее
Я хочу домой
Господи, как же я хочу домой…
Небо побледнело,
и над окопом потянулся туман
Какое-то удивительное затишье повисло в воздухе
Свист осветительной ракеты прорезал тишину,
и мне сначала показалось, что это крик чайки
Откуда тут чайки?
Вдруг этот свист стал как-то странно нарастать и усиливаться