Закипела сталь
Шрифт:
— А я выросла в семье, где муж и жена одинаково уважают друг друга и не дипломатничают. И считаю такие отношения единственно правильными.
— Это не всегда удается, Оля, — горестно вздохнула Агнесса Константиновна и круто изменила тему разговора: — Не делайте закрытых платьев. Наш наряд должен всегда сбавлять годы, и чем больше — тем лучше. Высокий ворот вас сушит и солиднит. — И добавила, жеманно положив руку на руку Ольги: — Надо уметь пользоваться чарами в молодости.
От прилипчивой Агнессы Константиновны Ольге было отделаться нелегко.
Странное впечатление производил на Ольгу дом Андросовых. В нем как будто было три самостоятельные ячеи. В столовой веяло холодом от натертых до блеска полов, от горки с саксонским фарфором, от фламандских натюрмортов, японских лакированных полочек и шкатулочек, даже от пианино в чехле. Белый абажур с серебряным узором освещал комнату холодным светом. В рабочем кабинете отца ощущалась другая жизнь. Педантичная аккуратность здесь соблюдалась только в книжных шкафах. На большом письменном столе царил деловой беспорядок — ворохами лежали исписанные листы бумаги, раскрытые книги по гинекологии, журналы. В комнате Валерия не было ничего лишнего — стол, кровать, этажерка для книг, шкаф для одежды.
Валерий поведал краткую историю их семьи. Отец женился незадолго до окончания медицинского факультета. Он подавал большие надежды, ему прочили научную карьеру, но для этого нужно было стать ассистентом профессора и на некоторое время ограничить себя материально. Мать воспротивилась, и отцу пришлось заняться частной практикой. Впоследствии на этой почве у него возникли какие-то неприятности, пришлось из Гатчины переехать сюда, на новостройку, приобрести особнячок и остаться навсегда.
Много думала Ольга об этой семье. Живут словно за стеклянными перегородками. То, что поглощает мать, чуждо отцу и сыну. Тихий и придавленный отец похож на квартиранта. И такой милой показалась ей своя семья, где каждый умел понять и разделить интересы другого.
«А Валерий ни в мать, ни в отца, — заключила Ольга. — Серьезен, но не замкнут, разговорчив, но не болтлив. Значит, есть у него способность сопротивляться семейной среде». И она прониклась к юноше еще большим уважением.
17
Секретарь ЦК осанистый средних лет мужчина с упрямым подбородком и энергичным рисунком рта, удивился, узнав, что Гаевой просит приема, и, когда тот вошел в кабинет, развел руками.
— Оставить завод в таком положении? Как вы могли? Вас не вызывали.
— Я по неотложному делу. Прибыл доложить, что кислой брони не будет.
— И для этого летели?
— Да. Считаю, что вы как можно скорее должны знать истинное положение. Почтой — долго, по телефону о таких вещах нельзя. — И Гаевой рассказал о заседании парткома, о беседе с Ротовым.
Секретарь ЦК слушал, внимательно рассматривая Гаевого. Глаза живые, загорающиеся, в уголках губ решительные складки. Жесты, движения замедленные, а то вдруг порывистые, что бывает у людей горячих, но сдерживающих себя.
— Нужно выходить на предложенный инженерами
— Вы убеждены, что этот путь правильный?
— Убежден.
— Не ошибаетесь? Вы ведь механик.
— Парторг обязан разбираться в элементарных вопросах всего производства.
— Правильно. Но этот вопрос не элементарный.
— Нет, он проще, чем кажется. Здесь мы столкнулись с консерватизмом, с технической трусостью.
Гаевой попросил разрешения закурить.
— Сколько опытных плавок придется провести? — спросил секретарь ЦК и заметил, как мгновенно оживился Гаевой.
— Плавок пять — десять, — ответил парторг. — Тысячу — две тысячи тонн, возможно, испортим.
Секретарь ЦК болезненно поморщился, покачал головой.
— Как легко произносите вы «две тысячи». Привыкли металлурги считать тысячами тонн. Перейдите на другой язык: две тысячи тонн стали, — он взял карандаш и стал писать на бумаге, — это сто вагонов металла, сорок мощных танков, пятьдесят километров рельсов или семьдесят миллионов патронов. Представляете, что значит сейчас выбросить такое количество на ветер, если ничего не получится?
— А если получится? — загорелся Гаевой. — Значит, десятки тысяч тонн отличной броневой стали пойдут на танковые заводы непрерывным потоком, а тысячи новых танков — на фронт.
На звонок явился референт.
— Пригласите товарища Гаевого к себе, — сказал референту секретарь ЦК. — Дайте ему стенографистку — пусть продиктует докладную записку, — он взглянул на Гаевого, — самую обстоятельную. И завтра же возвращайтесь на завод.
— Я не могу вернуться, не зная, что людям делать дальше. Что я им скажу? Кроме того, и вам я еще могу понадобиться.
Секретарь ЦК остановил на парторге испытующий взгляд. Гаевой понял, что тот думает о чем-то более серьезном, чем срок возвращения его на завод.
— Мне говорили, товарищ Гаевой, что вы приняли назначение с неохотой.
— Об этом я ни словом не обмолвился, — возразил Гаевой.
— Не обмолвились, но товарищи почувствовали.
— У меня жена на передовой, где-то здесь, поблизости. Письма и сюда шли долго, а на Урал…
— Когда получили последнее?
— На днях. Но какой оно давности…
Секретарь ЦК перевернул листок настольного календаря, и у него чуть дрогнули пальцы. Прошло двадцать шесть суток с тех пор, как перестали поступать письма от сына, заброшенного с десантной группой в тыл врага с заданием организовать партизанский отряд.
— Давно мобилизовали? — Он с трудом оторвал взгляд от календаря.
— Уехала сама. Врач она.
— Мало кто не ждет сейчас писем… И поверьте, правительство хорошо знает, что значит письмо из дому для бойца, письмо с фронта для родных, знает и принимает меры к улучшению связи. Скоро даже партизанские отряды будут отправлять и получать письма. — После короткой паузы секретарь ЦК обратился к референту: — Устройте товарища Гаевого в гостинице. Пусть отдохнет. Недосыпал много. Ишь какие круги под глазами.