Закипела сталь

Попов Владимир Федорович

Но, когда Бурой достал из-под подушки воинский конверт, надписанный чужим, крючковатым почерком, Шатилов оцепенел. А распечатал его — и заплакал мужскими, тяжелыми, как чугун, слезами.

Валерий провожал Ольгу из института домой. Они были так заняты беседой, что не сразу увидели на крыльце Шатилова. У его ног стоял небольшой, видавший виды чемодан.

«Что-то неладное», — заключила девушка.

Василий шагнул навстречу и странным, упавшим голосом попросил Ольгу уделить ему несколько минут.

Андросов бросил ревниво:

— До

свидания, Оля.

— Нет, нет. Зайди. Я сейчас.

Когда за Валерием закрылась дверь, Василий сказал:

— Брат… погиб.

— Митя?

— Да, у меня был один брат. Пришел проститься. Еду в область и оттуда на фронт.

Ольга поняла, что отдушину для своего горя Василий найдет лишь на фронте и бессмысленно отговаривать человека, принявшего бесповоротное решение. Она взяла руку Василия в свою и ощутила дрожь его пальцев.

— Папа знает?

— Нет. Боюсь даже проститься с ним. Задаст мне…

— Возьмите на память хоть это. — Ольга достала из кармана автоматическую ручку, протянула Шатилову.

— Спасибо. Разрешите писать вам письма? Только вам… Кроме вас, у меня никого нет… И еще… просьба: поцелуйте меня на прощанье.

Девушка посмотрела ему в глаза долго, ласково и потянулась к щеке. Василий поцеловал ее в губы.

— Берегите себя, Васенька, — с трудом выговорила Ольга.

Всегда легче расставаться у поезда. Прозвучит сигнал отправления, проплывет мимо тебя дорогое лицо с незабываемыми чертами, и разлука наступает помимо твоей воли. Но как тяжело, имея какую-то власть над временем, уйти от любимого человека! Выгадываешь каждую секунду, чтобы задержать момент расставания, чтобы еще раз прошептать несколько горьких и нежных прощальных слов.

— Не забывайте нас, Васенька! — крикнула Ольга удалявшемуся Шатилову и зажмурилась, сбрасывая застывшие в глазах слезинки. Она стояла на крыльце, пока Василий не скрылся за поворотом, и когда вошла в столовую, родители и Валерий сидели за столом перед остывшим чаем.

— Объяснился? — сыронизировал Валерий.

— Простился.

Пермяков от неожиданности даже подскочил.

— Как простился?

— В армию едет. Самовольно.

— Мальчишка! — вырвалось у Валерия, но в ту же минуту он пожалел о сказанном.

— Почему мальчишка? — спросила Ольга дрогнувшим голосом. Брови ее сошлись на переносье, между ними залегла тоненькая, как трещинка, складочка.

Иван Петрович сам считал, что Василий поступил неправильно, необдуманно, и попадись он сейчас ему на глаза — ох, и худо пришлось бы парню! Но принижать своего любимца…

— Если он мальчишка, то кто же вы, молодой человек? Родину отстаивать — мальчишество? Да он и тебя пошел защищать, чтобы ты мог учиться. А ты лучшего слова для него не нашел!

Как ни был взбешен Пермяков, он с тревогой посмотрел на дочь: не перехватил ли? Ольга тщательно вылавливала плававшие в стакане чаинки. Взглянул на нее и Валерий, ища защиты.

— У Васи погиб брат… Больше у него никого нет… — тихо проронила Ольга, не поднимая головы.

— Я нехорошо выразился, и вы меня совсем не так поняли… — попытался оправдаться Валерий, почувствовав осуждение даже в молчании

Анны Петровны. — Мальчишкой я назвал его потому, что здесь он нужнее, чем там.

Он встал, оделся и, попрощавшись, вышел. В наступившей тишине резко щелкнул замок.

— Попадет мне от Гаевого. — Иван Петрович покачал головой. — Довоспитывался… Но возвращать не побегу. Долго болело у него — и прорвалось…

13

В ту ночь Пермяков спал плохо — осаждали мысли о Василии, — и рано утром, хотя был выходной, он отправился на завод. Остановившись у входа в цех, прошелся хозяйским глазом по печам. На девятой заливали жидкий чугун. Из огромного ковша, медленно наклонявшегося к желобу, хлестал во все стороны мохнатый огненный поток. «Хорошо льет машинист, — с удовлетворением отметил Пермяков. — Равномерно, словно чай наливает». На восьмой печи готовились к выпуску. Это было видно по цвету сливаемой на плиту стали, по особой четкости работы бригады. На шестой шла завалка. Мульды влетали в печь с такой быстротой, словно машиной управлял не человек, а автомат. «Артист, — позавидовал Иван Петрович. — Вот такого бы мне в смену». Буйно бежал через порог вспенившийся шлак на седьмой печи. «Высоко стоит плавка — не сорвало бы порог, — но, увидев у печи Смирнова, Пермяков успокоился: — Этот не подведет — мой выученик».

Подошел Макаров.

— Кем вы на завтрашний день замените Шатилова?

— Как на завтрашний? Он насовсем уехал.

Через полчаса Гаевой уже предупредил военкомат о самовольном уходе Шатилова. Потом подписал командировку Пермякову.

— Поезжайте вдогонку. Это парень решительный. Не возьмут здесь — поедет дальше. Найдет где-нибудь сердобольного военкома. А Макарову скажите, чтобы никому ни слова. Без Шатилова не возвращайтесь, смотрите на это как на партийное поручение. Сумели выпустить — сумейте и вернуть.

Шатилов был единственным штатским человеком в купе и чувствовал себя неловко. Каждый взгляд, обращенный на него, он расценивал как недоуменный или укоряющий.

У окна сидели два бойца — возвращались после лечения на передовую.

— Впервой я в армию с охотой шел, — говорил не в меру полный для своего возраста боец со смешными белыми бровями, придававшими лицу наивный, ребячливый вид. — А сейчас почему-то страшновато.

— Это как кому, — возразил другой, жилистый, со шрамом через всю щеку. — Мне, наоборот, первый раз страшно было. А сейчас спокойно еду, как на знакомое место.

В беседу вмешался Василий.

— Что ни говорите, а когда опыт есть, конечно, лучше. Знаешь, чего остерегаться, где можно рискнуть.

Разговорились. Шатилов рассказал, куда и зачем едет.

— А ты кем работаешь? — спросил белобровый.

— Сталеваром.

— Ста-ле-ва-ром?.. — протянул боец со шрамом. — Так ты, парень, неправильно рассудил. Мы же твоими снарядами стреляем.

— Конечно, неправильно, — подтвердил белобровый.

— Не могу я в тылу сидеть…

— Э, браток, время такое, что надо через не могу! Другой вон в окопе сидеть не может, а сидит: надо.