Закипела сталь
Шрифт:
— Любуешься? — спросил его Сашка, убедившись, что их никто не может услышать.
— Любуюсь, — твердо сказал Николай и повторил: — Любуюсь. Работают же люди!
— Ты что-то слишком смело высказываешься, — тоном наставника произнес Сашка. — При мне — понятно, меня ты хорошо знаешь. А при остальном народе?
Николай пытливо посмотрел на Сашку.
— Мне ничего не страшно. Я смерти в глаза заглянул и то не скажу, чтобы здорово испугался. А что может быть страшнее смерти?
— Есть штуки пострашнее.
— Не знаю…
— А пытки
— Это ты, пожалуй, нрав. — Николай поежился. — Видел я, какие из-под пыток выходят.
— Видел, а не поумнел. Языком ляскаешь…
— Что ж делать, Саша. Люди вон какие диверсии устраивают, листовки печатают, плакаты клеят, а мне только и остается, что языком ляскать. Один в поле не воин.
— Никуда не прибьешься? — в упор спросил Сашка.
— А куда прибьешься?
— Да, тебе очень трудно. Как ни говори, шофером в гестапо работал.
Николай со скрипом стиснул зубы.
— Для того чтобы приняли, надо тебя хорошо знать, — авторитетно продолжал Сашка. — Надо знать, что возил ты только кирпичи и песок на постройку гаража, что везти арестованных на расстрел отказался и тебя самого за это на расстрел повезли.
— Саша! Саша! Откуда?..
— Знаю, — важно ответил Сашка.
Николай стоял пораженный, соображая, от кого мог слышать Сашка обо всем этом, но спрашивать не стал.
— Спасибо, Саша! Спасибо! Первое теплое слово за все время слышу. Мать родная — и та отказалась, выгнала. Говорит: «С предателем под одной крышей жить не хочу». У тетки живу и то потому, что она глухая и ничего обо мне не знает, а то бы и она выгнала. Верчусь, как щепка в проруби. На работу идти боюсь — фамилия на бирже зарегистрирована. Приду — как сбежавшего сразу сцапают. Из города податься? Куда? Кому я нужен? Шофер гестапо. А может, поможешь к кому-нибудь прибиться? — осторожно спросил Николай.
— Твой адрес?
Николай с готовностью назвал улицу, номер дома, фамилию тетки.
— Повтори, — приказал Сашка.
Тот повторил.
— Ладно, что-нибудь сделаем, — покровительственно ободрил Сашка Николая.
4
Состояние Крайнева ухудшалось с каждым днем. Вокруг раны появились красные пятна, нога распухла, и Сердюк уже не сомневался, что это гангрена.
Услав Теплову и Павла из водосборника к выходу у пруда подышать воздухом, он подсел к Сергею Петровичу.
— Я решил, Сергей, затащить сюда хирурга. Будем говорить как мужчины: состояние у тебя тяжелое, как бы не пришлось ампутировать ногу.
Крайнев покачал головой.
— На ампутацию, по советским законам, кажется, требуется согласие больного. Я согласия не дам.
— А что же делать?
— Странные ты вопросы задаешь, Андрей Васильевич. Я цеховик, производственник. Где ты видел начальника цеха на одной ноге?
— Ты инженер, голова в тебе ценна — ишь какую штуку придумал со взрывом гестапо, — сказал Сердюк, сразу смекнув, что Крайнев хитрит. Говоря о ненужности своей жизни, он как бы снимает с него, Сердюка,
— И подумал ли ты, что сюда нельзя пускать человека, нам недостаточно известного? — высказал Сергей Петрович свой основной довод. — Провалимся мы — и сотни людей, которых можно будет тут укрыть, угонят в Германию. И из-за чего? Операция меня не спасет. Госпитальный уход нужен. Ты мне лучше достань бумаги поплотнее. У меня есть настоящее изобретение — головка мартеновской печи. Чертежи я отдал Елене Макаровой, но довезли их или нет — не знаю. Сына отдал Макаровой и чертежи… Эскизы хочу сделать, пока жив, описание изобретения составлю. Поверь мне, стоящая мысль. Уцелеешь — передашь нашим, когда вернутся.
— К дьяволу мартеновскую головку! Твою голову спасать нужно, — вскипел Сердюк.
— Моя голова не стоит сотен голов, которые ты спасешь в этом подземном хозяйстве. Это наши, советские люди, это рабочие, которые будут восстанавливать завод, чугун плавить, сталь варить. И ты рискуешь из-за меня одного все провалить. Разве ты прав? Ты ведь посылал Павла Прасолова почти на верную смерть. Для чего? Уничтожить сотню врагов. А тут из-за одного скольких наших людей загубить можешь?
— Не могу я жить в этом помещении рядом с тобой и смотреть, как ты…
— А ты поселись в другом и не смотри — вот и все.
— А сын? Вадимка?
— Если жив, воспитают его Макаровы, как своего, не хуже, чем я воспитаю. Елена — хорошая женщина, не то что Ирина. Уехала с каким-то немцем в Германию… Вот как бывает. Людей воспитывал, коллективом руководил, а человека под боком, жену, не знал…
Крайнев задумался.
— А Валентина? — прервал его мысли Сердюк.
— Зачем буду портить ей жизнь безногий…
— Чудак! — не выдержал Сердюк. — Она любит так, как… как… надо любить… — Он сбился — не умел говорить о таких вещах. — Боготворит тебя. Пойми, какая у женщины будет трагедия. На что ты ее обрекаешь?
— «Увы, утешится жена…» — попробовал отшутиться Крайнев.
Сердюк отрезал:
— Эгоист ты!
— Я-а?.. — удивился Крайнев.
— Ты только о себе думаешь: тяжело с одной ногой, а о ней не думаешь…
Крайнев грустно покачал головой, будто говоря: «Эх, ничего ты не понимаешь!» Валя давно прочно поселилась в его душе, и ему казалось, что живет в нем что-то большое, без чего существование немыслимо…
— И обо мне не подумал.
— «…и друга лучший друг забудет…» Ты-то при чем?
— Полагаешь, я прощу себе когда-нибудь, что мало сделал для твоего спасения?
— А простишь, если завалишь организацию? — выкрикнул Крайнев. — Ор-га-ни-за-цию! Эх, руководитель большевистского подполья! Черт знает, как плохо подбирают у нас людей на такую работу! Рассуждаешь, как гнилой интеллигент. Квашня!
Вошла Теплова, приложила руку ко лбу Крайнева и отдернула ее. Руки у нее были холодные, и голова показалась очень горячей. Прикоснулась ко лбу губами — да, есть жар, но не такой уж сильный. Поцеловала.