Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
«Некрасиво, конечно, - подумал Омар брезгливо.
– Но разве нынче наша страна - не та же зловещая Башня молчания?»
Всю жизнь человек мечется, рвется, отбивается от наседающих со всех сторон хищных блюстителей правой веры: умрет - к его трупу, точно стервятники, слетаются те же законники. Заупокойные молитвы, - за них следует щедро платить. Обильные угощения. Несправедливый раздел наследства, - женщине полагается доля, равная лишь половине доли мужчины. Неоднократные поминки, разорительные для родственников. Из-за них влезают в долги и
Человека терзают при жизни - его терзают и после смерти. И все молчат. Попробуй рот раскрыть.
Башня молчания...
И кто знает, что лучше: стать добычей гнусных, слепых и безмозглых червей, бессмысленно копошащихся в сырой земле, или вольных птиц, гордо взмывающих к солнцу?
Все у них, в общем-то, правильно, у последователей Заратуштры. Но, скажите, при чем здесь Омар Хайям?
«Веру можно переменить», - угрюмо сказал он себе. Все вероучения стоят друг друга, и Омар к ним ко всем одинаково безразличен. Однако менять, перестраивать себя, свою душу, ломать свой внутренний мир, чтобы угодить чему-то, совершенно ему не нужному, Омар не способен.
Даже ради Зары. Никакая Зара, будь она и впрямь золотой, не заменит ему весь мир. Наоборот, мир для него сузится с нею до пределов подвала, их летнего подземного жилья. Откуда не видно звезд.
Пусть пьяницей слыву, гулякой невозможным,
Огнепоклонником, язычником безбожным, -
Я верен лишь себе. Не придаю цены
Всем этим прозвищам,
пусть правильным, пусть ложным...
«Хватит! Мало горя хлебнул? Ну их всех...»
– Нельзя ли ускорить работу?
– хмуро сказал Омар. Заргар, почтительно шедший чуть позади, удивленно взглянул на него.
– Как будет угодно приезжему! Не приглянулось ему у нас, - вздохнул он с миндальной горечью.
– Я так полагаю. Или я ошибаюсь?
– Отблеск священного огня угас в его синих глазах.
– Я вчера уже вставил шар в деревянный зажим, просверлил и насадил на стержни, чтоб не крутился в тисках. Сегодня буду пилить, шлифовать.
Занге-Сахро! Она так и осталась несбывшейся мечтой. Зато Омар Хайям вновь обрел свое зрение. Что дороже золота во всех его обличьях.
Прощай, славный Йезд. Город ангелов...
И вновь - Нишапур. Омар с тревогой спешил к своей хижине: на месте она или, может, ее успели снести, пока он был в отъезде?
... Навстречу ему из переулка вышел - Хаким. Молодой муж Эль-Мирры. Идет мимо гордый, сукин сын, и будто не узнает.
– Эй!
– свирепо окликнул его Омар.
– Чему вас учит ваш глупый квартальный имам? Со старшими надо здороваться. Причем, почтительно.
Омар готов был его избить. И крепко схватил за ворот.
– Слем... лекм, - неохотно произнес сосед приветствие. За что его бить? Порыв у Омара сразу прошел. Этот парень просто глуп.
Но просто так отпустить его он не мог.
– Поздравляю, - ехидно
– Тебе повезло. Тебе с ней будет хорошо. Я научил ее кое-чему...
Хаким ничего не понял в первую ночь. Ничего не понял и сейчас. Поймет когда-нибудь. И будет всю жизнь ее терзать.
А пока - презрительно:
– Бог знает, что ты болтаешь! Я отбил у тебя невесту, вот ты и злишься.
– Он самодовольно ухмыльнулся.
– Выходит, я чего-то стою, раз уж Эль-Мирра выбрала меня, а не тебя, хоть ты и трижды знаменитый?
– Ну и радуйся, дурак!..
Скучно. Омар махнул рукой и пошел своей дорогой.
«Неужто и впрямь для меня нет ничего святого?
– думал с печалью Омар.
– Есть, братцы, есть. Но совсем не то, что свято для вас. Хоть убейте меня, мусульмане: всеобщая ложь - не порядочность и ханжество - не святость.
Ради бога, не дурачьте нас! Нам никогда не стать ни дельными учеными, ни путными поэтами, ни просто честными людьми, если мы будем стесняться - или бояться говорить правду.
Мы всегда говорили правду. И будем ее говорить. Резкую, горькую, но - правду. Уж коли считаемся больной совестью нашего времени.
Я - врач, и то, что вы со слюной на губах именуете «луноликой», для меня прежде всего «медицинский объект».
Он больше не виделся с Эль-Миррой. Стихи, конечно, она забросила. Ее, как водится, упрятали в доме и запрягли в работу.
Омар встретил ее через много лет на пути в Мекку, в захудалом рибате - странно-приимном доме. И - не узнал. Так она изменилась. И так изменился он сам. Не узнал он также, что на другой же день после этой нелепой встречи их караван был разграблен, муж ее убит, и ей пришлось коротать свой век вместе с козами в дымной каменной хижине старого предводителя горных разбойников.
...У Хакима - свои заботы.
«Почему я дурак?
Вот я думаю сейчас, - значит, умею думать. Я умею читать и писать, - пусть кое-как, но умею. Я умею предвидеть и хорошо устраивать свои дела: умрет отец, я брошу пекарню и займусь торговлей. Нужную сумму я уже накопил, тайком от родителей. Я умею подойти к нужному человеку, содержу в достатке свой дом и жену. Я сыт, одет и обут. Я живу не хуже, а лучше каких-то там знаменитых беспутных поэтов.
Почему я дурак...»
По утрам уже довольно прохладно. На рассвете, который теперь наступает позже, тяжело колышутся на свежем ветру чинары, высоко наверху отчетливо слышно шумит черный тополь, и холодные тусклые звезды сиротливо мелькают средь темных клонящихся ветвей.
Лето кончалось. Где они, короткие душные ночи? Ставней Омар еще не закрывал, но на ночь уже приходилось укрываться потеплее.
В горах сгущались тучи. У Омара все чаще болело плечо.
Ах, эти строители... Благородное ремесло, конечно. И гордое. «Мы - строители». Золотые руки! У настоящих. Но есть и такие, о которых говорят: «Чтоб у них руки отсохли...»