Заклинатель змей. Башня молчания

Ильясов Явдат Хасанович

Неутомим Курбан, сын Хусейна. Грудь у него - точно кузнечный мех, рука - рычаг на водяной рисорушке: ровно, упорно - вверх - вниз, вверх - вниз. И тесло - со звоном: «раз, два, раз, два» - как железный подпятник на жернове. Или что там стучит, бог его знает, - всего один раз довелось Омару побывать на мельнице. Но стучит равномерно, отчетливо, ясно. И высекает в мозгу Хайяма такие же равномерные, ясные, четкие мысли. И, точно крупа, летит щебенка, белая пыль.

...Раз уж в прямоугольнике противоположные стороны равны, то не является ли любой перпендикуляр к одному из двух

перпендикуляров к одной прямой их общим перпендикуляром? Хе! Здесь намечается нечто. Если две прямые равноотстоящи в смысле Эвклида, то есть не пересекаются, то это - два перпендикуляра к одной прямой.

И если две равноотстоящие прямые пересекаются третьей, накрест лежащие и соответственные углы равны, а внутренние односторонние составляют в сумме два прямых угла...

Скажите, как складно, а? Вот, кажется, он и решен, пресловутый пятый постулат. Вернее, заменен более простым и наглядным. Осталось уточнить кое-какие мелочи, выразить все в подробных чертежах. Но тогда - при чем здесь Эвклид?

Это уже не Эвклид.

Это уже Омар Хайям.

Теперь, пожалуй, недолго сказать «Через точку вне прямой можно провести более одной прямой в их плоскости, не пересекающейся с этой прямой».

Он изумился: я это сделал или не я? Не может быть, чтобы я. Не похоже. Нет, все-таки я додумался до этого! Что же я такое?

Жаль, не было тут никого, кто мог бы заметить:

– Ты первый сделал это. Первый в мире! За 754 года до Николая Лобачевского. Чье открытие тоже, кстати, не получит при его жизни признания. Ты сделал первый шаг к открытию новых, совершенно иных геометрий.

...И Курбан, правда, еще не закончил свою работу, но уже завершал ее.

– Хватит!
– сказал Омар удовлетворенно.
– Золотые руки! Дай обниму, поцелую. Мы берем тебя на работу. Будешь прилежен - получишь учеников. Построим дом и женим, если будет на то соизволение божье. Может, со временем станешь большим человеком, руководителем работ.

– Балле, балле!
– засуетились вокруг каменотеса.
– Воистину, руки у него золотые.

Никто не заметил, даже визирь, что звездочет тоже не бездельничал это время, черкая что-то в своей тетрадке. Никто не подумал, что его чертеж, через многих других ученых, отразится когда-нибудь на судьбе сотен и сотен тысяч каменотесов. Да никто из них, находящихся здесь, и не смог бы понять, хоть убей, в чем суть его умствований. Даже великий визирь. Хоть он и учен, и сам пишет книгу. Математика - дело темное. А болванка - она вещь понятная, зримая, веская.

– Где мы его устроим на ночлег?
– задумался визирь.

– Я возьму к себе!
– встрепенулся староста Бойре.
– У нас в юрте просторно. Мы с дочкой вдвоем. Только... не знаю, чем угостить. Бедность...

– Добро, - согласно кивнул визирь. Это отвечало его замыслу.
– Вот тебе динар. Накорми хорошенько.

«Хитер старик!
– ухмыльнулся Омар.
– Непременно спихнет умельцу свою беспутную дочь. Жених-дурак сам лезет в руки».

Шепнув кое-кому кое-что, визирь взял звездочета с собой и уехал.

– А ты парень

не промах, - сказал Курбану староста, когда они пошли к подножью бугра, к войлочным юртам.
– Самому визирю сумел угодить.

У Курбана вмиг ослабли ноги. Он с ходу сел на придорожный камень, сгорбился, опустил голову.

– Устал?
– спросил старик сочувственно.

Каменотес - равнодушно:

– Визирь... какой визирь?

– Он же разговаривал с тобой!

– Тот, который моложе?

– Нет, тот - царский звездочет; который старше.

– Почему же он... в простой одежде, без свиты... без охраны?

– Это у него бывает.

– Бывает?

– Он у нас чудаковат. Не любит торчать у всех на глазах. Всегда в сторонке. Бродит ночью, переодетый, по кабакам, раздает пьянчугам деньги.

– А-а...
– Курбан прижал к себе локтем суму с теслом, ощущая его рукоять. Вот незадача. Знать бы... Он уже сегодня мог бы вернуться в рай.

Всю дорогу от Аламута до Хамадана, от Хамадана до Бушира, в повозке и на корабле, ему мерещились три райские девы: белая, желтая, черная. Хотелось рыдать от обиды! Только-только сподобился... и шагай куда-то. Он со скрипом зубовным подавлял в себе крик и стон. Что поделаешь? Надо шагать. Надо! Чтобы скорее вернуться назад, надо скорее идти вперед.

Он готов перерезать весь Исфахан, лишь бы вновь очутиться в объятиях юных гурий...

– Отдохнул? Вставай. Я зарежу в твою честь барана.

Курбан сумрачно оглянулся, поискал глазами всадников далеко на дороге, ведущей к городу и рассмеялся, испытывая какой-то смутный разлад в душе. Вот оно как получается! В секте его хвалили за покорность. Хвалили за меткость. Хвалили за хитрость. Но никто никогда ни разу не похвалил за работу.

А сколько камней он перетесал за десять лет! Хватило бы на весь Звездный храм...

– Не очень-то жарко с ним обнимайся, - сказал визирь звездочету по дороге домой.
– Если не хочешь получить удар ножом в живот. Это исмаилит.

– Ну, и что?
– пробормотал Омар, весь ушедший в свои параллельные.

– Как что? Это смертник, понимаешь?

– Не понимаю.

– Убийца-хашишин!

Омар пожал плечами.

– Федаи - обреченный!

– Ну и что? Я сам обреченный. Мы все обреченные.

– Экий ты... не сообразительный. Человек Хасана Сабаха!

– Разве?
– удивился Омар.
– Не похож. Такой-то мастер. Мы сами видели, своими глазами.

– Э! Он может, если захочет, прикинуться кем угодно. Святым старичком. Монахом бродячим. И даже невинной девицей. Он пришел убить кого-то из нас. Может, султана, может, меня или тебя.

– Меня-то за что убивать?
– отмахнулся Омар.

– Не всегда убивают тех, кого давно бы надо убить.

Но Омару сейчас не до Хасана Сабаха со всей оравой его безумных подручных. Какое имеют они отношение к старику Эвклиду? Омар благодарен Курбану, будь он хоть джинн, за наитие, волшебное озарение, которое сошло на него, когда математик наблюдал за работой каменотеса. Омар спешит в свою келью занести на бумагу решение пятого постулата.