Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
Он кое-как запер дверь, дополз до тахты. Раб, явившись на слабый зов, поднес господину кальян с хашишем. От ядовитого дыма лицо у Сабаха сделалось вовсе шафранным. Зато боль в животе притупилась.
Но совсем она его еще не отпустила. И соответственно ей слагались его размышления. Хасан - из тех, кто из-за своей изжоги способен сжечь родное селение. Нет, Меликшаха не следует трогать. Но в страхе надо держать. И посему - сделать ему предупреждение. Он выпил чашу холодной воды, настоянной на сырых рубленых яблоках, сказал рабу:
–
– Я здесь, наш повелитель!
Из-за черной шелковой завесы, расшитой золотыми листьями, вывалился, опираясь на костыль, человек, совершенно необыкновенный с виду. Казалось, сшили его из разных кусков, второпях подобрав на поле боя от кого что пришлось: отдельно голову, глаз, тулово, руку, ногу. Вкривь и вкось по его лицу, шее и телу, обнаженному до пояса, расползались глубокие зубчатые рубцы от старых ран. Однажды их подсчитали, оказалось пятьдесят четыре.
Хасан сделал движение бровью. Раб исчез. Калека, бросив костыль, легко и ловко опустился на черный, с желтыми цветами, мягкий ковер.
– В подъемнике скрипят колеса. И внизу, и здесь, наверху. Трудно смазать? Рабы обленились.
– Скоты! Я их сейчас...
– Зачем? Не так уж их много у нас. Побей, - ну, слегка, для устрашения. Пообещай смазать колеса их кровью…
– Может, Рысбека пустить на смазку? Сколько жира в нем. Хе-хе! Он внизу уже всем надоел.
– Да, назойлив сельджук! Назойлив и глуп. Потому-то и назойлив, что глуп. Но не смей его трогать!
– Что же с ним делать, с ним и его людьми? За что и чем их кормить?
– Овечками, которых они же сами и пригнали. Не обижай их. Пока. Пусть несут службу в дозоре на дальних подступах к Аламуту. Посмотрим после, что с ними делать. Кто от нас в Исфахане?
– Влюбленный Паук.
– Негоден, сменить, отозвать.
– Будет сделано, наш повелитель.
Тут боль как-то сразу отпустила Сабаха. О блаженство! Есть, значит, счастье на свете. И Хасан подумал с грустью: о чем он хлопочет? Зачем и к чему? Что толку в этой кровавой игре ради денег? Но у него уже не было сил и охоты докопаться до ясного ответа самому себе, зачем, и к чему, и что толку.
– Нет, оставь его, - передумал Хасан.
– Это может вызвать у визиря подозрение. Один из дворцовых служителей вдруг исчезает. Почему? И как мы сумеем пристроить на его место другого? В Исфахане все теперь настороже. Нет, оставь. Пусть наш человек посмотрит: нельзя ли купить их нового звездочета.
– Велю.
– Сколько у нас молодцов, прошедших девять ступеней посвящения?
– Пятнадцать, наш повелитель.
– Их надо беречь. Для иных, более важных затей. Нам пока никто не угрожает, правда? На сей раз нужен кто-нибудь попроще, - чтобы сделать султану предупреждение. Ну, скажем, прошедший пятую ступень. Неприметный с виду, но крепкий, проворный. И хитрый, конечно. Особенно хитрый.
– Есть подходящий.
– Кто?
– Скорпион
– Хорошо. Сойдет. Переведи его в «обреченные».
– С пятой ступени - сразу в «обреченные»?
– удивился подручный.
– Да!
– Сабах вновь схватился за живот и завыл, испуская пену, сквозь косо сцепленные зубы: - Ды-ы-а-а! Приготовишь, покажешь мне... он... о-о-у...
– Приметы?
– Особых нет. Лицо простое. Обыкновенное. Все - как у всех. С виду он совсем зауряден.
– Почему же ты думаешь...
– Глаза! Глаза... слишком умные.
– Экий болван! Каждый встречный с умными глазами - злоумышленник?
– Нет, конечно. Я... неверно сказал. Не то, что бы слишком умные, а есть в них что-то такое... слов не найду, скрытность, затаенность. Ну, чует мое сердце, есть в них что-то опасное. Его светлость может мне поверить. Утверждать, что он злодей, я, конечно, не смею. Кто его знает. Мое дело - обратить на него ваше проницательное внимание.
– Где ты его засек?
– В Бушире, у моря.
– Как, если человек из-под Казвина, он может оказаться в Бушире, минуя Исфахан?
– Ну, это просто. По западной дороге. Казвин - Хамадан, Ахваз - Абадан, морем - в Бушир, чтобы запутать след и зайти к нам с юга, через Шираз.
– Все может быть. Надо проверить. Сам разберусь. Я оденусь простолюдином, пойду, погляжу. А ты беги, предупреди звездочета и всех там других, чтобы меня не величали светлостью, яркостью и прочее. Скажем, я - руководитель работ. Будь со своими людьми поблизости.
Незаметный, в простой, но чистой одежде, визирь, уходя в Бойре, приказал начальнику стражи пока что никого не впускать во дворец без его личного указания. И не выпускать. Никого. Даже султана.
Пятый постулат. Ох! Пятый, распятый, растреклятый постулат. Чертов старик Эвклид, заварил кашу. Пусто у Омара в голове. Едва пригреешь мысль, с натугой вымучив ее, - тотчас же спугнет кто-нибудь. Он сидел на ветру, постелив кошму на камень, и следил за работами в Бойре. Никогда, наверное, здесь не было так шумно, как теперь. Жители Бойре ломают хижины, сносят камень к подножью бугра. Сколько слез у них пролилось, уговоров для них понадобилось, чтобы склонить их к этому.
– Ты хочешь оставить нас зимой без жилья?
– кричал староста с яростью.
– А еще - ученый...
Ах, эти «а еще!» А еще - поэт... А еще - ученый... Будто у поэта или ученого только и забот, чтобы всем, кто ни есть, угождать.
Омару не терпелось поскорее начать великую стройку.
– Вас в Бойре всего-то сто пятьдесят человек. Поставим тридцать суконных шатров, все в них разместитесь.
– Мы не бродяги, чтоб жить в шатрах!
– Курды живут круглый год и довольны. В них теплее, просторнее, чем в убогих ваших лачугах, где вы ночуете вместе с овцами и козами.