Заклятая подруга
Шрифт:
— Терпеть не могу когда врут, когда в глаза смотрят и лгут. Она пытается уловить правду в его взгляде. — Я же все вижу. Я же не слепая, или идиотка какая-нибудь. От нарастающей в душе обиды, она начинает тихонько плакать на его плече.
— Не нужно обманывать, — она принимается его целовать, пытаясь вернуть все его внимание на себя. Залезть к нему в голову, в сердце и все в них изменить. Ее попытки жалки, но она продолжает бороться. Она пойдет до конца, сделает все возможное, потому что помнит простую истину. С ним она только
Настенные часы клонятся к вечеру, а их неспешный ход единственное к чему она прислушивается. Сидя в пустой, безмолвной квартире, она вспоминает его последний день рождения. Двуспальная кровать, и он раздетый по пояс, нежится в ее объятиях.
Апрель 2008 года. Буэнос-Айрес
— Откуда у тебя пистолет? Она берет оружие в руки, осматривая блестящий приклад.
— Надо было вчера на день рождения приходить, я, кстати, очень на тебя обиделся. И положи пистолет на место, это не игрушка, тем более в руках женщины. Вместо того, чтобы послушаться, она передает револьвер ему.
— У тебя вчера гости были, тебе было не до меня.
— А тебе до меня? Тебе когда-нибудь до меня? — его слова звучат в упрек ей в спину. — Вчера все пришли, а моей единственной Камилы рядом не было. Она не пришла.
— Я не единственная, — поднимаясь с расправленной постели, она аккуратно подходит к зеркалу, в душе, надеясь, что он будет ее переубеждать.
— Единственная.
— Нет! — продолжает упрямиться она.
— Да.
— Никогда так не говори. Я ни на что не претендую, Бенха, — оборачиваясь от собственного отражения, она пытается уловить взгляд его голубых глаз. — Только вот уж очень удобно тебе живется.
— Удобно, — немедленно соглашается он, думая о своем быте. — Все удобства на лицо.
— А ты не боишься, что Мартина твоя с работы вернется?
— Она раньше шести не вернется. Ее разговоры, его не трогают. Ему что с гуся вода, он слишком увлечен собственным подарком. — Смотри, игру придумал с патронами. Сидя на краешке кровати, он достает из обоймы пули и пытается вскрыть одну из них маленьким ножиком.
— А тебя не смущает, что в квартиру в которой ты живешь с одной женщиной, ты приводишь другую?
— Не смущает. Смотри, я и из этого патрона пулю вытащил, а в другом ничего не трогал. На вид совершенно одинаковые, вопрос только в том, на какой курок нажать. Кому что больше нравится…
— Нравится… — повторяет она за ним и снова принимается за свое.
— А тебе стало быть нравится спать на одной кровати в двумя разными женщинами?
— Нравится. Ты же сама хотела сюда прийти. Или тебя что-то смущает?
— ХА! — на ее лице появляется озорная улыбка. — Нет! Меня нисколько не смущает. Я любовница, женщина без стыда и совести.
Ей надоело ругаться, она словно без сил падает на постель, раскидывая руки в стороны.
— Иди
Поцелуй, еще один, а потом на нее снова находит. Довольно дерзко и смело, она хватает его за подбородок. — Не смей, называть меня единственной при живой жене. Понял?
Она принимается собирать свою одежду, разбросанную по полу и укладывает в сумку расческу.
— Что мне сделать? Что мне сделать? — мгновенного вспыхивает он, хотя бурные эмоции не его конек. Обычно он сдержан и хладнокровно спокоен. Никогда не знаешь что у него на уме. — Что мне, убить ее что-ли?
— Убей. Я серьезно говорю, убей. Хоть на один курок нажми. Может холостой патрон будет. Попробуй хотя бы.
— Я сейчас возьму здесь и все разворочу!
— Развороти, — она равнодушна, ведь знает как безотказно действует это ее оружие на него.
— Больше не увидимся, да?
Она молча выходит из квартиры, оставляя этот вопрос повиснуть в воздухе.
Она гуляет по берегу моря, и слушает шум прибоя. Это ее успокаивает, а сегодня ей хочется тишины. Сегодня она думает о том дне, когда он сказал ей то, что и так было давно известно. Но одно дело предполагать и совершенно другое дело осознавать, и что самое главное принимать.
Апрель 2008 года. Буэнос-Айрес
Она ключом открывает замок собственной квартиры, потому что в дверной звонок до него не дозвониться. Вокруг бардак. Битая посуда на полу, сломанная мебель, поваленные на оземь стулья и стол.
— Что происходит? Нас обокрали? — взволнованно спрашивает она, стоя на пороге.
— Никто тебя не обокрал. Он сидит за табуреткой, на которой стоит начатая бутылка и один стакан, не допитый до конца.
— А что тогда?
— Мартина, иди спать!
— Я спрашиваю, что случилось, и почему ты пьешь?
— Ты что глухая? Иди спать, спать, я сказал.
— Слюнтяй! — она давно хотела высказаться, но все не было подходящего повода.
— Я слюнтяй? Да, я тебя сейчас убью!
— Ты что совсем умом тронулся? Я жена твоя. Люблю тебя, как-никак.
— А я не люблю тебя, как-никак. Я другую всю жизнь люблю и с ней живу.
Обида. Горечь. Ничтожность собственного положения ложатся на ее плечи неподъемным грузом. Нет сил говорить что-то еще. Нет сил выяснять правду. Все и так понятно.
— Ну и что теперь делать будем? — странно слышать этот вопрос от него.
— Я не знаю, — она принимается за уборку, как-будто сейчас нет ничего важнее чистоты вокруг. — Разлюбить ты ее… не можешь, ради меня? Ради того, что у нас семья?
— Пробовал не получается. Помоги, мне — это даже не просьба с его уст, это как мольба о помощи.
— Может, ты тогда пистолет уберешь, или собираешься стрелять?
— Я тебя не убью, Мартина, если бы любил убил.
— А что это значит, мне радоваться, что ты меня не любишь? Мне повезло, да?