Заклятые подруги
Шрифт:
После восьмого класса Андрей, увлекшись джазом, объявил отцу, что будет поступать в музыкальное училище — учиться по классу саксофона. Отец разбил сыну в кровь губы — чтобы не мог тренироваться на своей дудке — и выгнал из дома. С этого времени и начались для Андрея скитания по чужим углам: становиться, как хотел отец, нужным народному хозяйству инженером Андрей не собирался — это безоговорочно противоречило его природе. В его организме не было ни клетки, ни молекулы, ни атома, из которых мог бы образоваться подобный специалист.
Андрей, несмотря на проклятие отца, все же поступил в музучилище и, чтобы заработать на крышу над головой и кусок
Довольно скоро Андрею стало ясно, что он не станет посвящать свою жизнь музыке, поскольку по натуре не был самоотвержен. Он не собирался класть самое дорогое и любимое, что у него было, а именно — себя, на алтарь искусства.
Когда Андрей в первый раз женился, он иронично произнес любимую впоследствии и часто затем употребляемую им характеристику своего бытия: «Жизнь непроста». Латышка Эрика была старше Андрея на десять лет. Не то чтобы он любил ее — Андрей сам себе охотно признавался в том, что его эмоции в отношении окружающих слишком слабы, — но тогда, женившись, он обрел свой дом и, что немаловажно для восемнадцатилетнего юноши, возможность легального, регулярного и комфортного секса, за что испытывал подлинно нежные чувства к супруге. Так что этот брак был и по расчету, и без расчета. В общем, «жизнь непроста».
Но благость длилась недолго. Эрика сразу же родила дочь, и начались обычные при этом трудности и семейные скандалы. Боже! Что это были за сцены!
Окидывая мысленным взором свою прошлую жизнь, Андрей всегда поражался: как же ему, так любящему тишину и покой, барственную негу и парение духа, везло на скандальных, мелочных, истеричных женщин, умевших превратить его существование в бесконечный кошмар выяснения отношений. Приходя домой после ресторанной работы — с шумом в голове от плохой музыкальной аппаратуры, — Андрей неизменно заставал плачущую навзрыд жену, которая тут же при его появлении начинала кататься в истерике по полу и кричать, что он, Андрей, конечно же, непременно ей изменяет. Эрика, разумеется, была права: Сафьянов изменял ей. Но ему удавалось делать это тактично и скрытно, ничего доподлинно она не знала и знать не могла, так что по всему выходило, что Эрика просто бесится с жиру. Тем не менее никакие увещевания, заверения, убеждения не помогали. Эрика с ним развелась.
Жить опять стало негде, и Андрей здраво рассудил, что единственный выход из создавшегося положения — это поступление в институт в другом городе. Таким образом он убил бы сразу двух зайцев: получил высшее образование — не век же дуть в дуду пьяной жующей публике — и решил, хотя бы временно, проблему жилья.
Андрей выбрал журфак МГУ. И поступил на удивление легко. На первом же курсе женился. На девушке из его группы. Родители Елены принадлежали к тогдашнему привилегированному классу — они были торговыми работниками.
Но коварство судьбы для Сафьянова заключалось в том, что совершаемые им вполне разумные поступки оборачивались отчего-то неуправляемыми, просто-таки губительными для него последствиями.
Как он уговаривал Елену подождать с рождением ребенка! Как грамотно и убедительно аргументировал свою точку зрения! Елена не послушалась. И очень скоро их уютная квартирка — где он с таким успехом мог работать, расти над собой, ковать свою карьеру, становиться большим журналистом — огласилась надрывным детским ревом и осветилась бессонными ночами.
Сафьянов пытался вести прежний образ жизни. Всякий раз это кончалось скандалами, поскольку Елене тоже именно в этот момент неотложно, необходимо было отправляться по делам. Исчерпав все вербальные средства, Андрей молча хлопал дверью. Но часто на остановке автобуса его как ни в чем не бывало догоняла Елена, не собиравшаяся менять свои планы. И Сафьянов, плюнув вслед увозящему жену автобусу, возвращался домой: не мог он оставить одного-одинешенького орущего грудного младенца. У Елены нервы были крепче.
И все же иногда Сафьянову удавалось вырваться. Тогда он пускался во все тяжкие. Андрей вообще, как выяснилось в процессе двух женитьб, был человеком антисемейным, он не чувствовал в себе моногамности, ему всегда было тесно в рамках условностей и обязанностей брака.
Однажды Сафьянов, прилично напившись, дотопал до дома к утру и попытался молча завалиться спать. Но Елена была настроена поскандалить, она не могла просто так, проглотив обиду, дожидаться высочайшего пробуждения. Она наполнила чайник водой похолоднее и стала поливать из него Сафьянова тоненькой струйкой. Тогда-то долго копившиеся гнев и раздражение Сафьянова отыгрались Елене синяками и сотрясением мозга.
И если даже разумные поступки сулили Андрею сложности, то это его спонтанное мракобесие повлекло за собой настоящую катастрофу. Мало того, что Елена, разумеется, выгнала Сафьянова из своей квартиры, не дав забрать даже зубную щетку и пару сменного белья, мало того, что она, конечно же, развелась с ним, навесив еще одни алименты. Елена и ее родители стали бомбардировать газету, в которую с таким трудом устроился Андрей, письмами, где красочно обрисовывался страшный образ саблезубого, плотоядного, аморального монстра, способного не только поднять руку на родную супругу, но и вести антисоветскую пропаганду в семейном кругу. К тому времени Сафьянов был уже членом партии — в партком посылались копии. Надо ли говорить, что Сафьянову быстренько предложили уволиться, и только чудо спасло его от расставания с партбилетом.
Оказавшись без жилья, без зарплаты, в городе, где не только нечего есть и негде переночевать, но и негде встать на партучет, что было в те времена страшнее смерти, Андрей понял, каково бывает обложенному со всех сторон зверю, отданному на растерзание злобным голодным псам.
Тем не менее Сафьянов выпутался: он послал заказным письмом с уведомлением свою учетную карточку в Ригу, по старому месту жительства, присовокупив записку о том, что он скоро вернется, чтобы проживать вместе с родителями, а потому просит поставить его на партучет. Пока документы ходили туда-сюда, пока их недоуменно вертели в руках и писали отказы, Андрею удалось найти работу в молодежном журнале. В тамошнем парткоме он предъявил свою переписку с Ригой — таким образом, перерыва в партстаже не образовалось.