Заколдованная рубашка

Кальма Н

Сколько можно было собрать налицо вооруженных людей, было выведено вперед, прежде чем они успели построиться. Из окон домика, занимаемого ротой французов, на атакующих несся град пуль. Оставшимся зарядом выстрелили в самый центр колонны, и граната произвела опустошительное действие. Атакующий эскадрон в беспорядке остановился. Многие бросились бежать назад.

Меня откомандировали на станцию железной дороги, где был целый вагон с порохом и ядрами.

Лошадь, испуганная выстрелами и придерживаясь, вероятно, поговорки «На людях и смерть красна», кобенилась и не хотела отходить от своих собратьев. Выехав наконец на место, куда

мало долетали пули и где воздух был чище, я вздохнул свободнее. Рота, только что воротившаяся с одного очень опасного пункта, где потеряла около половины своего состава, строилась вновь. Капитан, толстый генуэзец, ходил по рядам, ободряя упавших духом. Он подошел ко мне и попросил сигару. Я вынул из кармана портсигар и подал ему. Тот протянул руку и вдруг, застонав, повалился на землю. Шальная пуля ударила его прямо в лоб, и он умер на месте.

Я сообщил начальнику станции приказание генерала. Оказалось, что почти за минуту до моего приезда он отправил вагон с зарядами на следующую станцию, опасаясь, чтобы залетавшие изредка гранаты не взорвали его на воздух.

Поезда здесь обыкновенно ходят очень медленно. У меня была очень хорошая лошадь и притом совершенно свежая, и я пустился вдогонку. Почти на полдороге я нагнал его и закричал кондуктору остановиться. Тот исполнил мое приказание, но возвращаться не хотел, говоря, что не может этого сделать без приказания директора, которого я не догадался приторочить к седлу, по примеру Ильи Муромца и других русских богатырей.

Мне было дано также поручение поехать на батареи железной дороги и узнать, каково там положение дел. Положение дел там было очень скверное: батареи были значительно попорчены. Множество офицеров ранено, артиллеристы перебиты. Коррао, в крови, как мясник, не падал духом. Бурбонцы людей не жалели. Они потеряли уже большое количество ранеными и пленными, но, пользуясь численным преимуществом, нападали постоянно с новыми силами. Очевидно, целью их было во что бы то ни стало прорвать нашу линию в каком-нибудь пункте и затем, зайдя нам в тыл, отрезать от главной квартиры. Одним словом, покончить все дело разом.

Оставив железную дорогу, я отправился назад по направлению к арке. Местность целыми рядами была усеяна трупами убитых, наших и неприятеля. Впереди чернел полусгоревший дом. В начале утра туда снесли наших раненых.

Королевские войска после яростного сопротивления прогнали оттуда наших стрелков и зажгли дом. Когда через несколько времени потом батальон наших тосканцев занял опять эту позицию, они нашли всех раненых перебитыми варварским образом. Старуха, хозяйка дома, лежала с пробитою головой, а нижняя часть ее тела была обращена в уголь. Та же участь постигла тех раненых, которые лежали на соломе. Бывший при них доктор пропал без вести.

Признаюсь, не без внутреннего трепета проскакал я мимо этой виллы. Но не лучшее ждало меня и впереди. Несколько человек стрелков были рассыпаны между деревьями с обеих сторон. Пули вновь жужжали, как мухи, и я, верхом и в белом плаще, служил превосходною мишенью. К счастью, в стороне шла довольно глубокая межа, вдоль которой тянулась стена из ив и акаций. Я своротил туда и, пришпорив лошадь, поскакал что было духу. Жажда меня мучила, голова кружилась от быстрого бега лошади. Уцепившись за гриву рукой, я шпорами и голосом подгонял своего утомленного буцефала.

Перед аркою был жестокий рукопашный бой. Через каждые четверть часа сшибались новые колонны,

но королевские войска не выдерживали бешеного напора волонтеров. В беспорядке бежали рота за ротой, но постоянно новые являлись им на смену. Наши же не имели ни минуты отдыха, и если мужество их не слабело, то силы страшно истощились этой упорной борьбой на жаре в тридцать градусов.

Трудно было рассчитывать на успех.

Во время моего отсутствия успели установить отбитую утром пушку, но так как зарядов оставалось мало, то батарея была вынуждена действовать очень слабо.

Тосканцы и сицилийский батальон действовали с особенным усердием. После стычки, длившейся несколько часов, они возвращались перевести дух и потом вновь шли в дело.

В ту самую минуту, когда я подъезжал к батарее, там случился один из тех кризисов, которыми часто решается судьба сражений. Две роты, удерживавшие натиск кавалерии, истощенные жаждой и усталостью, пошатнулись и в беспорядке побежали. Уже слышался топот, крик и бряцание, уже можно было разглядеть усатые рожи драгун королевы, которые летели на нас и гнали по пятам убегавших. Минута — и все бы пропало.

«Гарибальди! Гарибальди!» — калатафимский герой словно с неба свалился в это мгновение. Присутствие любимого вождя вдохновило всех. «Viva l'Italia!» И все, что могло еще стоять на ногах, выбежало из батареи, несмотря на град пуль, на ядра, свиставшие и рассекавшие воздух по всем направлениям. Мильбиц, раненный в ногу осколком гранаты, ходил между рядами. Гарибальди, как заколдованный, был спокоен и невредим среди всеобщего движения. Вдруг меня осыпало искрами и песком: будто миллионы булавок вонзились в тело, потемнело в глазах, и я грянулся наземь…

42. Племянник кардинала

На рассвете зазвенели ключи, дверь камеры открылась, и чей-то голос сказал:

— На допрос.

Александр с трудом очнулся от крепкого и тяжелого сна. Со времени его ухода из Парко не прошло и суток, а столько событий! Трудный переход по горам, арест в траттории красотки Ренаты, побег и снова арест в доме Мерлино — да всего этого было бы достаточно, чтобы наполнить целую жизнь!

В тюрьме он надеялся, что увидит Марко Монти и Пучеглаза, но лейтенант, который сам привел его, шепнул что-то дежурному начальнику, и тот с великими предосторожностями отвел его в одиночку. Одиночка была тесная и темная, и в ней почему-то сильно пахло чесноком, которого Александр терпеть не мог. Но он до того устал от всех приключений этого дня, что, почти не обратив внимания на запах, тотчас повалился на тощий соломенный тюфяк и заснул.

Тюрьма в Палермо была старинная — низкая и сырая, с бесконечными сводчатыми коридорами и какими-то темными закоулками. В ней было заключено множество патриотов. Пока два тюремщика вели Александра по извилистым переходам, он твердо решил сказаться русским и, притворившись, что не знает ни слова по-итальянски, не отвечать ни на один вопрос. О том, что будет с ним дальше, Александр почти не думал. Гораздо больше тревожил его вопрос, где теперь его товарищи — Марко и Пучеглаз. Довели их до тюрьмы и поместили здесь же, в одной из соседних камер, или они тоже попытались бежать и оказались счастливее? Что, если ополоумевшие от неожиданности и злости солдаты после побега Александра вдруг пристрелили их на месте? От этой мысли все внутри Александра похолодело. Он застыл было, но толчок прикладом в спину привел его в себя.