Заколдованная рубашка
Шрифт:
– Что за сюрприз?
– рассеянно спросил Александр.
Павел хотел объяснить, но в этот миг дверь "студии" приотворилась, из нее показались крупная голова и широкие плечи старшего Дремина.
– А, это вы тут галдите?
– нелюбезно сказал Михаил.
– Или входите к нам, или я дверь запру. А то от этой проклятущей польки в ушах звенит. Ни черта не слыхать, что люди говорят.
Оба друга поторопились войти в "студию", и Михаил крепко-накрепко затворил за ними дверь. Венская полька вмиг погасла, будто задунутый кем-то огонь.
"Студия" в этот вечер была гола и неприглядна. Из нее вынесли все стулья и этюды Тривратского.
Выражение лица юноши было немножко насмешливое и самоуверенное, как будто этот молодой человек многое повидал на белом свете, многое понял и уже знает себе настоящую цену. Одет он был в поношенный сюртук, сильно выгоревший под неведомым солнцем, и грубые сапоги. Александр заметил, что и руки у нового гостя не холеные, а загорелые и обветренные, видимо привыкшие что-то работать. Вместе с тем молодой Есипов сразу почувствовал, что гость вполне светский человек и привык вращаться в хорошем обществе.
Глаза девушки, синевато-серые, как река в студеный день, были прикованы к юноше и выражали такую всепоглощающую преданность, такой восторг, что у Александра мгновенный холодок побежал по спине и где-то глубоко метнулась мысль: "Ах, кабы мне такую любовь!"
О такой любви Александр втайне мечтал уже давно, с тех самых пор, как начал читать Жорж Санд и Тургенева. Но барышни, которых он встречал в светских гостиных, казались ему пустыми и неумными, а девушек, бывавших в "коммуне", он немного побаивался - уж слишком смело они себя держали и разговаривали только о "высоких материях". Одно время ему казалось, что он влюблен в свою кузину Долли Тыртову, грациозную и хорошенькую, но вскоре понял, что для Долли он смешной, претенциозный мальчишка, и только. И погасла эта влюбленность, так и не разгоревшись. Но страсть, любовь, влюбленные - все это продолжало тревожить и занимать Александра.
5. ЗАМОРСКИЙ ГОСТЬ
Новая пара была центром внимания всех остальных в комнате. Здесь был талантливый хозяин "студии" - Сергей Тривратский, чахоточный и сутулый, всегда увлеченный чем-то новым, два знакомых студента-медика, прозванные "мухами" за то, что носили на фуражках три буквы - М.Х.А., - означающие: "Медико-хирургическая академия", и сам Михаил Дремин, взлохмаченный, неряшливый с виду гигант, первый силач среди медиков, который мог и подкову согнуть одной рукой, и перекреститься двухпудовой гирей. За Михаилом шла слава "нигилиста" и неисправимого циника и насмешника, но Александр знал, что на самом деле он нежный брат и сын и вообще добряк.
Нагнувшись к лампе, новый гость что-то быстро набрасывал карандашом в небольшом альбомчике, в то время как остальные вытягивали шеи и теснились ближе к столу.
– Вон там, в горах, - говорил гость, - я жил в этаком вот сельском домике - белом, с зелеными ставнями. Климат благодатный, земля плодородная. Но, сказать вам по правде, господа, - тут гость выпрямился и оглядел столпившихся кругом, - сказать вам по правде, я предпочел бы для нашей цели не легкие земли, а такие, как например, в Сицилии. Камень, сушь или гнилое болото. Чтоб человек мог упражнять свою волю, доказать свое упорство, пригодность к любой борьбе.
Александр
– Э, да вы, Лев, просто-таки отличный пейзажист!
– сказал Тривратский, рассматривая рисунок в альбоме.
– Какой прелестный вид!
И альбомчик стал ходить по рукам, пока не попал к Павлу с Александром. Александр увидел карандашный набросок - легкий и поэтический: горы, тонущие в дымке, дорогу и на переднем плане прилепившийся к скале бедный домик, возле которого играли дети.
– Прекрасно! Право же, прекрасный рисунок!
– продолжал хвалить Тривратский.
Гость только пренебрежительно махнул рукой.
– Какой я художник! Так, при случае, балуюсь, как все. А этот вид мне просто очень запомнился.
– Кто это?
– шепотом спросил Александр у Павла.
– Лев Мечников, - таким же шепотом отвечал младший Дремин.
– Помнишь, нам харьковские студиозусы о нем рассказывали. Он у них там был за вожака, когда они устраивали обструкцию профессорам. Наш Тривратский от него без ума...
Александр тотчас вспомнил фамилию "Мечников" и все, что с ней было связано. Он тоже слышал, что Мечникова исключили из Харьковского университета за "либеральный образ мыслей". Из Харькова Мечников перекочевал в Петербург, в Медико-хирургическую академию, но и там не задержался. Живой, переменчивый, увлекающийся, он нигде не мог осесть надолго. Страсть к живописи привела его в Академию художеств. Там с ним и познакомился Тривратский и вот уже несколько месяцев мог говорить только о своем новом приятеле. По его словам, это был настоящий феномен. В свои двадцать два года Лев Мечников знал чуть ли не двенадцать языков, в том числе несколько восточных, побывал в Константинополе, Афоне, Иерусалиме, объездил всю Италию. До академии он, оказывается, служил переводчиком в русской миссии в Палестине и Малой Азии, однако повздорил там с начальством, подрался с кем-то на дуэли и вынужден был уйти со службы. В Бейруте Мечников поступил было торговым агентом на корабль, но, доехав до Венеции, снова увлекся живописью и бросил корабль и работу агента. Венеция в то время вела борьбу с австрийцами за свою независимость. Разумеется, Лев Мечников не мог остаться в стороне. Забыв о живописи, он бросается в самое пекло сражения, дерется с австрийцами. Тривратский, который с восторгом перечислял все приключения своего нового приятеля, уверял, будто Мечникова разыскивают по всей Европе австрийские жандармы. Было это правдой или Тривратский, увлекшись, сильно преувеличивал, неизвестно. Однако всем было ясно: Лев Мечников человек действительно незаурядный, отважный и романтический.
Тривратский явно гордился тем, что приготовил такой новогодний сюрприз и дружит с таким "идейным". Между тем Павел продолжал шепотом рассказывать Александру то, что знал о Мечникове.
– У него младший брат есть, тоже, говорят, необыкновенный. Говорят, громадные способности у мальчика еще в гимназии были не то в зоологии, не то в антропологии. А Лев приехал сюда неспроста. Он теперь, видишь ли, задумал основать в Италии коммуну. Не такую, как наша, а настоящую, всерьез. Всем жить своим трудом, самим землю обрабатывать. Инвентарь, скот, дом - все общее, прибыли, какие будут, тоже поровну делить. А главное - приучаться к труду, к настоящей жизни, смешаться с народом, узнать его нужды. Чтобы не быть беспомощными белоручками, когда здесь, у нас, придет пора. Кажется, Мечников в Италии уже присмотрел участок, а теперь ищет себе подходящих товарищей.