Заколдованный участок
Шрифт:
Утром четвертого дня Михалыч, проснувшись и почесывая щетину, сказал:
– Ну, всё. Последнюю вчера прикончили. Пора работать.
Гена, не поднимая головы от подушки, сонно пробормотал:
– Я смотрю, Михалыч, ты хоть в возрасте, а здоров выпить!
– Опыт, – с гордостью трудяги отозвался Михалыч. – Когда я Нурекскую ГЭС проектировал, нам однажды с самолета ящик водки сбросили. Гуманитарная помощь, потому что мерзли мы очень. По ночам особенно.
– Ящик? И не разбился?
– На парашюте, само собой. Двадцать бутылок, значит. А нас трое. Ну, мы сели и... Не сразу, конечно,
– Живы остались?
– Как видишь. – Михалыч тяжело поднялся с постели, подошел к холодильнику, открыл дверцу и вдруг застыл.
– Ты в магазин вчера ходил? – спросил он Гену не оборачиваясь.
– Нет.
– А я?
– Тоже нет. А что? – приподнялся на локте Гена.
– А то!
И Михалыч распахнул дверцу, чтобы Гене было видно.
И Гена увидел в холодильнике несколько бутылок, выстроившихся в боевой ряд.
Он обрадовался и тут же испугался:
– Сопьемся на фиг!
– Я всю жизнь спиваюсь и не спился, – успокоил Михалыч. – Но можно, конечно, и проигнорировать! Он захлопнул дверцу.
– Ты чего? – вскрикнул Гена с таким отчаянием, будто дверца закрылась навсегда или будто сейчас ее откроют, а там ничего нет, показалось.
Он вскочил, подбежал, распахнул: всё на месте, не показалось. Гена рассмеялся с облегчением.
– Одним днем больше, одним меньше – какая разница! – заключил Михалыч, доставая холодную, запотевшую бутылку, а Гена сглотнул обильную слюну, которая неизвестно откуда появилась в его только что сухом горле.
Но это, конечно, только присказка, а речь пойдет совсем о другом.
Речь пойдет совсем о другом.
Началось это другое на сарайском рынке, где учительница-пенсионерка Липкина торговала сметаной собственного производства.
– Молоко, сметана, подходим, берем, говорим спасибо! От своей коровы, химически чистый продукт! – зазывала она.
Некая рафинированная дама, обследующая прилавки, услышав это, поморщилась и высокомерно сделала замечание Липкиной:
– Вы бы не говорили, чего не знаете! Химически чистых веществ в природе не бывает! А продуктов тем более! Обманывают покупателей как хотят!
Липкина ничуть не рассердилась. Напротив, она как бы даже обрадовалась и ответила:
– А вы, женщина, не принимайте все так буквально! Я что имею в виду? А то, что в этом молоке лактозы, глюкозы, жира, не считая альбуминов и прочих липидов, ровнехонько тринадцать процентов, а воды всего восемьдесят семь!
Дама растерялась, но не желала уступать в полемике с деревенской теткой:
– Какие познания, однако. А восемьдесят семь процентов воды – не много?
– Берите в магазине, там все сто, остальное краситель! Женщина, в человеке и то воды девяносто процентов! А тут молоко, вещь жидкая!
Но тут Липкина потеряла вдруг интерес к покупательнице. Она увидела мужа своей соседки Сущевой, Евгения. Радостно окликнула:
– Женя! Евгений!
Евгений дернул головой, заозирался и, вместо того чтобы подойти, метнулся в сторону. Тут только Липкина заметила, что он не один. Рядом с ним не сказать чтобы девушка, но довольно молодая женщина. Не абсолютная красавица, но вид ничего себе. Вид, как тут же заключила
– Как пить дать, любовница! – рассказывала она в тот же день Анне Сущевой. – А он-то, он-то! Сделал вид, что меня не знает, представляешь? Быстренько скрылся, но я всё заметила! Говорила я тебе: не дело – мужика одного в город отпускать!
Анна не хотела верить.
– Да что вы, ей-богу... Может, это еще ничего не значит? Может, они работают вместе?
– На стройке, ага, – с иронией согласилась Липкина. – Она подает, он принимает. Или наоборот. С таким личиком на стройке не работают!
– А может, это начальника жена? – не сдавалась Анна. – Начальник попросил Женю помочь ей сходить на рынок. Вон Суриков с Шарова женой в город ездит – ну и что?
– Что там или не что, тоже неизвестно. Нет, дело твое, хочешь, чтобы тебя дурили, на здоровье!
Анна обиделась.
– Да что вы сразу! Евгений не такой! Он все деньги в дом привозит, он обо мне заботится! Он меня любит! Сроду не замечала, чтобы он...
И тут она вдруг умолкла. И молчала так долго, глядя в одну точку, что Липкина даже встревожилась.
– Эй, ты чего? Воды дать? Але, очнись!
– Я поняла, – сказала Анна. – Я поняла, Мария Антоновна, что случилось! Это на него сеанс подействовал. Приехал на три дня и вдруг собрался и умчался. Понимаете?
Липкина утвердительно кивнула и сказала:
– Не понимаю.
– Да как же! Все вон жалуются, что после сеанса у каждого что-то не то! И все в худшую сторону!
Анна знала, что говорила. Не у каждого и не обязательно в худшую сторону, но что-то такое появилось. Тот же столбун Льва Ильича – характерно. У Андрея Ильича бровь начала подергиваться – тоже показательно. У Кублаковой давление подскочило, лежала три дня, а ведь молодая еще женщина. Как вам это? А у Синицыной неделю подряд в углу что-то трещало – и пусть, допустим, трещало не в углу, а в ухе самой Синицыной, но до этого никакого треска не было, судите сами.
Читыркин же, как всегда, сумел использовать обстоятельства в свою пользу. Узнав историю Льва Ильича, он объявил жене, что экстрасенс и ему наколдовал приступы столбняка. Жена смеялась и не верила, но вот Читыркин, кидая сено вилами на стог, вдруг замер и остался в таком положении. Жена хотела взять у него вилы – никак. Пыталась разогнуть его руки – не получается. Главное, человек ведь довольно тощий, не могучий, а тут всё стало как железное у него: ткнешь в любую мышцу, а она, будто свежий кочан капусты, не продавливается. И хоть женщины-соседки смеялись, что не надо его трогать, а надо посмотреть, как поведет себя главная мышца мужчины, жена Читыркина испугалась и побежала за водкой. Частью растерла, часть влила ему в горло – и Читыркин ожил. Так и пошло – как на него накатит (чаще всего во время работы, но бывало и в спокойном состоянии), жена подносит ему стакан-другой, и всё восстанавливается. Суриков хотел перенять опыт, тоже застыл, но момент выбрал неудачный: с поднятым топором над дровами. Наталья, женщина умная, не стала бежать за водкой, а сказала: