Закон Фукусимы
Шрифт:
– Еще кто в машине есть?
– Раненый сабанто-сан…
– Я задал вопрос: есть ли кто-то еще в машине?
Тут водитель почему-то рассмеялся, как мне показалось, облегченно, и сказал:
– Нет.
Внезапно с водительского места раздалось тихое жужжание. Я приподнял голову посмотреть, что там такое происходит – и зря это сделал.
Голова водителя внезапно взорвалась, словно у него в черепной коробке граната сработала. Кровь, разорванные в клочья мозги и осколки черепа хлестнули во все стороны. Я рефлекторно попытался прикрыться простыней, но левый глаз мне
Впрочем, если у тебя в бою остался один рабочий глаз, это уже неплохо.
Я ринулся на водительское сиденье, столкнул обезглавленный труп на пол и на долю секунды раньше успел выстрелить в того, кто стоял снаружи, поднимая автомат, чтобы выстрелить в меня. После чего нажал на педаль газа, понимая, что шансов у меня немного: на блокпосте наверняка имеются пулеметы, а может, и что-то посерьезнее, и через секунду-другую машину превратят в дуршлаг. Все осложнялось еще и тем, что я практически ни хрена не видел – лобовое стекло было изнутри измазано кровищей и стекающими вниз ошметками мозгов. Раздался удар, мимо бокового окна пролетели обломки шлагбаума. Прекрасно, блин. Главное, чтобы теперь дорога была прямой, иначе я сейчас на скорости влечу куда-нибудь…
Выручил Японец.
Над ухом у меня простучала очередь, в алой от крови лобовухе образовалась строчка пулевых отверстий. Потом мелькнула нога, удар, простреленное стекло сложилось пополам, вылетело на капот, а следом за ним рыбкой прыгнул Савельев, по пути прихватив мой автомат, который я бросил на колени.
Наверно, со стороны это выглядело красиво, когда Виктор, стоя на скошенном вниз узком капоте и облокотившись на крышу, стрелял с двух рук по тем, кто сейчас садил из огнестрелов по машине, – пули, словно маленькие кувалды, лупили по ее задней части. Некоторые, прошив задние двери и потеряв силу, попадали в спинку сиденья, я хорошо прочувствовал позвоночником пару ударов. К счастью, ни одна из них не пробила спинку – наверно, в стальную раму попали. Но я видел, как одна пуля ударила Виктора в ногу, маячившую у меня перед носом.
Надо отдать должное выдержке Японца – его нога лишь дернулась от удара, но он сумел устоять на капоте, продолжая стрелять, пока не закончились патроны. После чего Савельев быстрым и плавным движением перетек в салон, упал на соседнее сиденье и принялся менять магазины в автоматах. Стрельба позади заглохла, блокпост мы проскочили. Но, думаю, кто-то из оставшихся в живых бойцов уже связывается с городом, где нас, несомненно, будет ждать очень горячий прием.
Между тем Виктор действовал быстро. Перезарядив автоматы, он вскочил, бросил их на сиденье и метнулся назад, к медицинскому оборудованию, частично разбитому пулями.
Но Виктора интересовали не приборы, а инструменты и перевязочный материал. Быстро найдя все что нужно, он снова плюхнулся рядом со мной, положил раненую ногу на «торпеду», взял свой меч, обернул клинок тканевой салфеткой, чтоб не порезаться, оставив лишь кончик меча торчать из материи, после чего точным движением воткнул черное стальное жало себе в ногу.
Я невольно поморщился. Проделать такое без наркоза сможет далеко не каждый. Я, конечно,
Виктор же сделал все с полным хладнокровием, словно прыщ себе выше колена выдавливал. Вырезал из штанины пробитый пулей кусок материи, воткнул меч в мясо, поддел кончиком клинка расплющенный кусочек свинца, вытолкнул его наружу, после чего плеснул на рану спиртом из пузырька, наложил пластырь и принялся бинтовать. И все это с каменным лицом, хоть бы один мускул дрогнул.
– Неужели не больно? – не выдержал я.
– Боль – это когда ты разрешаешь себе ее чувствовать, – произнес Японец. – Но ведь можно и не разрешать.
Ясно, очередная восточная заумь. Хотя, может, физическую боль и реально отключить полностью, допускаю такое. Но вот душевную – сильно сомневаюсь. Видел, с каким лицом Савельев выходил из небоскреба клана Ямагути-гуми. Бледный как смерть, в гроб положи – никто не усомнится, что покойник. Да что тут говорить, сам знаю, что душевная боль всегда страшнее любой физической. У сильного человека тело все стерпит, любые пытки, любые мучения. Но вот когда душу пытают, тут порой ломаются даже самые стойкие…
Кстати, скорая была довольно навороченным аппаратом, который ехал практически бесшумно. По ходу, это был электромобиль, что логично: под землей с воздухом наверняка напряженка, и отравлять его выхлопными газами – так себе занятие.
На приборной панели было расположено несколько сенсорных экранов, и если я с японским языком более-менее разобрался, то с грамматикой все оказалось сложнее. Видимо, древний воин, ками которого в меня подселили, был то ли малограмотным, то ли написание иероглифов с тех средневековых времен сильно изменилось, но я практически не втыкал, что на тех экранах написано.
А вот Виктор разобрался сразу. Закончил перевязку, ткнул несколько раз пальцем в самый большой экран – и на нем появилась карта с красной точкой, движущейся к городу.
– Так, через шесть минут мы в… м-да…
– Что?
– Город называется Новый Пинфан.
– И что это значит?
– В поселке Пинфан до и во время Второй мировой войны дислоцировался отряд «семьсот тридцать один». Кстати, подопытных в этом отряде тоже называли «обезьянами».
Про отряд «семьсот тридцать один» я слышал.
Это специальное подразделение японских вооруженных сил занималось созданием биологического оружия, проводя бесчеловечные опыты на живых людях. Военнопленные и просто похищенные гражданские умирали в ужасных мучениях, в то время как ученые в белых халатах бесстрастно фиксировали, сколько может прожить человек без воды и пищи, как быстро разовьется гангрена в отмороженных конечностях, что будет, если человека обварить обильным количеством кипящей воды, пропустить через него электрический ток различной силы, или же без наркоза отрезать от него куски мяса разного размера. Кстати, известно, что после войны некоторые ученые из этого отряда сделали блестящую карьеру в Японии и Америке, где результаты их бесчеловечных исследований в области биологического оружия были оценены весьма высоко.